И Аз воздам

— Успокойтесь, успокойтесь, Савватий Трофимович! — медсестра подбежала, обняла крепко, стала укладывать. Савва оборвал пение — его затрясло — поспешно улёгся. Зинаида накрыла его одеялом, он свернулся под ним калачиком, заплакал:

— Отдай мой наган, Дашка. Отдай, сучка вражья. Я тебя расстреляю. Потом ты её встретишь. Она придёт ко мне. И всё закончится… Зина, я устал. Я очень, очень устал…

— А ты поспи ещё, поспи, миленький, — Зина погладила его по голове. — Чего так рано просыпался?

ШАХОВСКОЙ СТУЧЯТЬ. ЕВСЕЕВЫМ ЗВАНИТЬ

Москва просыпалась. День начинался тёплый, почти жаркий, совсем не типичный для московского ноября, только что вступившего в столицу. Дождь, ударивший было во всю мочь, тут же убрался в облака. Весело горело солнце, отражалось многократно зайчиками в стёклах домов. На влажных тротуарах Тверской двигалось по всем направлениям множество всякого люда.

За 10 лет облик москвичей сильно изменился. Одеяния потеряли своё многообразие, стали беднее, монотоннее. Преобладали серый и защитный цвета. Хотя, может быть, всё дело было в приближающейся зиме, наступающий холод заставил людей облечься в одноцветные пальто, ватники. Кое-где мелькали уже и полушубки, и даже тулупы.

Но главное, что отличало нынешних москвичей, — всеобщая озабоченность. Улыбок почти не было на встречавшихся и уносившихся лицах. Люди спешили по своим делам, не обращая внимания на тех, кто обретался рядом.

Лошадь неторопливо цокала по мостовой, что-то тихонько мурлыкал под нос извозчик. Мария оглядывала знакомые улицы, всматривалась в прохожих. Искала и не находила в себе никаких чувств. Вообще никаких. Будто попала в совершенно чужой город.

Это своё холодное безразличие она заметила ещё на вокзале. Тогда же удивилась вначале, но потом поняла, что воспоминания десятилетней давности, разбуженные Владимиром, выжгли в ней всё, что касалось прошлого. Она не хотела возвращаться в него, и то, что было связано с ним, отлетало прочь, не проникая в душу, не тревожа её.

Лишь когда увидела родной дом, с сохранившимися ажурными башенками по углам крыши, кто-то, будто куснул за сердце. Даже не укусил — дотронулся остренькими зубками. Сделалось немножко больно, сбилось чуть-чуть дыхание. Но тут же всё встало на свои места.

Мария поднялась на третий этаж, остановилась перед широкой дверью, в которую входила много-много раз. Дверь почти не изменилась, осталась солидной, внушающей уважение одним своим видом. Выдавалась вперёд витая бронзовая ручка звонка.

Ах, как любила она в детстве крутить эту умопомрачительную ручку! Тихонько прокрадывалась из квартиры в подъезд, самозабвенно начинала накручивать бронзовую завитушку, застревая пальчиками в фигурных отверстиях. Ей открывали, ворчали притворно на шалунью — она деятельно изображала раскаяние…

Боже, Боже, как немного нужно человеку для счастья!

Всё было, как прежде. Только темнел прямоугольничек на месте, где раньше сверкала золотом табличка, извещавшая, что проживает здесь князь Александр Александрович Шаховской, профессор истории. Её — Марии — родной и любимый дядя Саша, после гибели родителей при крушении поезда заменивший отца. И дорогая тётя Саша, ставшая матерью мама Саша.

На прямоугольник сейчас была пришпилена криво оторванная бумажка, один уголок разлохматился, болтался под сквознячком, тянувшим снизу от входа в подъезд. Криво слепленные буквы предписывали посетителям: «Шаховской стучять. Евсеевым званить».

Мария усмехнулась, крутанула бронзовый звонок. И ещё раз. И ещё. В глубине квартиры знакомо звякало. Забухали глухо шаги. Дверь приоткрылась, в щели показалось широкое лицо с несоразмерно маленькими глазками, обрамлённое местами рыжей порослью.

— Добрый день! — приветливо сказала Мария.

— Чё надо? — лицо не повелось на приветливость, зачугунело, окрысилось.

— Простите, пожалуйста, Александра Александровна Шаховская здесь проживает? — Мария отнюдь не утратила приветливости, даже ещё добавила её в голос.

Лицо в ответ покривилось гневно, выбросило слова, будто плюнуло:

— Ей стучать, а не звонить. Ты неграмотная, что ли? Написано же русским языком.

— Язык, положим, не очень русский, — Мария резко толкнула дверь, вошла, поставила на пол чемоданы. — Которая её комната? Покажите, пожалуйста.

Оплывшая фигура шатнулась назад, чуть не запрокинулась, но тут же начала распрямляться, лицо пошло пятнами, рот изверг надсадный крик:

— А нууу, пошлаааа вооон, шалава! Да я тебя шас…

Пухлый мужчина кинулся на Марию, вздымая волосатую ручищу. Она быстро шагнула в сторону. Но сделала это так неловко, что изящный ботик её попал между ножищ нападавшего. Да ещё и повернулся резко. Отчего мужчина начал падать, сильно наклонившись вперёд. С разгона врезался головой в косяк, сверху посыпалась какая-то труха, тело рухнуло перед дверью, издавая невнятные междометия.

На шум и крики в коридор выскочила полная женщина, затрубила благим матом.

— Убили! Убили!! Убилииии…

И ещё одна пожилая седая женщина вышла из дальней двери.