И Аз воздам

Доктор приподнялся, заглянул в лицо больному.

— Действительно, плачет, — сказал он задумчиво. — Плачет, сволочь.

— Николай Алексеич, миленький, да неужто ж такое возможно? –спросила медсестра. — Он взаправду может склепать этот свой ужас?

— Зина, дорогуша моя, да ведь совершенно неважно, возможен ли такой прибор, и сможет ли наш пациент построить его. Как вы не понимаете? — доктор даже голос возвысил, что за ним наблюдалось крайне редко.

— Как неважно? А что же важно? Он же, дай ему волю, столько людей загубит — страсть!

— Вот! Это и есть самое главное: он готов уничтожить целые народы во имя какой-то идеи. Не задумается ни на секунду. И сделает. Не прибором, так чем-нибудь другим, но — сделает.

— А давайте тетрадь у него заберём, пока он дрыхнет, да и в печку.

— Он другую напишет, у него память феноменальная.

— А что же делать, Николай Алексеевич, миленький? Нельзя же дать ему душегубствовать.

— Как ты только что сказала-то? — доктор внимательно смотрел на сестру. — Если дать ему волю, страсть, сколько людей загубит?

— Загубит ирод!

— Вот и остаётся нам, Зина, только одно…

Доктор подержал паузу. медсестра ждала, затаив дыхание.

— Не дать ему эту волю, — закончил Николай Алексеевич, повторил ещё для уяснения то ли сестре, то ли себе. — Не дать людоеду волю.

ДА КАКИЕ УЖ ТУТ ШУТКИ?

— Тебе дай волю, ты гляжу — всех до одного в Москве перебьёшь. Или наймёшь кого. Сразу двух кобыл-то чикать — без помощника не обойтись, — приземистый крепкий мужик лет 40 в меховом жилете, надетом на красную рубаху, говорил вроде бы в шутку, но улыбки не было на лице его.

Разговор происходил на Сухаревом рынке, в одной из многочисленных палаток. В маленькой комнатушке позади торгового помещения они были одни: Глафира и Вася-Мясо, один из королей Сухаревки, которого боялись даже собаки. Правый глаз у него глядел немигающе, левый же оставался всегда прищуренным, отчего казалось, что Вася всё время в кого-то прицеливается.

— Будет тебе изгаляться-то, — Глафира распустила шерстяной платок, расстегнула полушубок, налитое тело её в жарко натопленной комнате просилось наружу. — Я с тобой серьёзно разговариваю, а ты шутки шутишь не ко времени.

— Да какие уж тут шутки? — Василий тесней придвинулся к женщине. — Ты что мне предлагаешь, Глашенька? Я должен завалить двух этих марух, чтобы тебе с твоим тыкарем жилось, как королям. Правильно? Правильно. И что я за это от вас получу? Хрен да маненько я от вас получу. Правильно это? Нет, Глаша — радость наша, неправильно.

— Да ты с них возьмёшь столько, что надолго хватит. И тебе, и твоим жиганам, — горячо возразила Глафира. — Ты бы видел эту буржуйку: картинка прямо. Одно пальто рупчиков на триста потянет. А там и шляпка, и ботики. Да и на пальцах, и на шее кое-чего имеется. Так и блестит, так и сверкает.

— Блестит, говоришь? — бандит задумался, глядел на Глашу, словно не видел её, говорил, как бы сам с собой. — Рыжьё, значит, на ней. Да со сверканцами. И настоящие — за границей фуфло не носят. Значит, и тугрики имеются. Имеются тугрики, не разглядела случаем? — спросил он уже напрямую.

— Ты толком спрашивай, — обиделась Глафира. — какие-такие тугрики? Ещё и рыжие какие-то…

— Ладно, Глаша, замнём пока для ясности, — Василий приблизился ещё теснее, полез женщине за пазуху.

— И когда же приходить прикажешь? Может, сейчас и пойдём вместе? Заодно и твоего пришибём. На кой чёрт он нам сдался?

— Да погоди ты, кобелина! — Глафира сопротивлялась, но больше для виду. — Завтра с утра они, наверное, на кладбище поедут, своего проведать. А вечером наведывайся. Я открою тихонько, вы и войдёте.

— А как с твоим-то? — Васина рука вовсю распоясалась. — Освободим тебя, красивую?

— Куда ты меня освободишь? — Глафира растревожилась, дышала жарко, однако головы не теряла. — А кормить-одевать ты меня будешь?

— А что? И покормлю. И одену, и раздену.

— Тебе бы лишь топором махать. А Влас чистенький провиант из самого Кремля добывает. И никаких тебе топоров, никакой крови. Так что, ты погоди пока. Ежели что, я тебе дам знать. Ну что ты меня лапаешь без толку? Дай полушубок хоть сниму. Что ты меня на пол-то валишь?! Ещё и сапог не снявши. Всё у тебя, Васенька, не по-русски.

ПРИЕХАЛ ШПИОНИТЬ ЗЛОВРЕДНЫЙ ШПИОН

По-русски граф читал плохо. Да и просто не обратил внимания на клочок бумаги, предписывающий, кому стучать, а кому звонить. Поэтому, подивившись на занятную ручку звонка, крутанул её несколько раз.

— Здесь, извините, проживает госпожа Шаховская? — Вартбург говорил в чуть приоткрытую на длину цепочки дверь.

— Вы что, собаки ничтожные, сговорились, что ли? — Вилор получил наконец возможность закатить долгожданный скандал. — Стучать надо! Там же написано русским языком! Стучаааать, баран!

Кто знает, что случилось бы далее — Вилор был унижен и жаждал компенсации за муки. Но в коридор вышла Мария. Евсеев, завидя её, быстро что-то сообразил, тут же сменил курс со злобы на отчаянную радость:

— Так это к вам, никак, Мария Дмитриевна? А я и не понял сначала. Вот надо же, вот надо же…