И Аз воздам

— Что скажете, а? — начальник отделения улыбался довольный. — Молодцы мои орлы, а?

— Да, это есть впечатляет, — отозвался граф. — Но почему господин Ленин э-э-э… подмигает?

— Подмигивает, — уточнил Савенко и охотно пояснил. — Это товарищ Ленин как бы ободряет нас: мол, не тушуйся, товарищи, не теряй бодрости и зоркости, враг повсюду. Один художник тут такую штуку придумал, мы ему за это срок скостили.

— Скостили? — не понял граф.

— Ну, скажем так, объявили благодарность.

— А что означают лампочки?

— Это места, где бывал в эмиграции наш дорогой Ильич, — задушевно сказал Савенко. — Вот Женева, там Лондон, Краков. Вот и Берлин ваш. Узнаёте, а?

— Узнаём безусловно, — дипломатично согласился граф. — Кстати, вы не могли бы отправить нас домой? Там наша тётушка э-э-э… выходит из ума от беспокойства.

— Да с дорогой душой, — вскричал Савенко. — Домой в Берлин, а?

— Пока в Старопименовский переулок, пожалуйста.

Мария всё глядела и глядела на Семёна, не могла отвести глаз.

ВТОРОЙ

Нельзя было отвести глаз от Алины — красота её чуть ли не сбивала с ног любого представителя мужского сословия, оказавшегося поблизости. Алина очень даже охотно отвечала на знаки внимания, не отказывала никому. До тех пор, пока на беспутной её дороге не встретился один из хитрованских иванов — Степан с красноречивой кличкой Каин. Старые поклонники в одночасье бесследно растворились, а новые, если и были, приближаться к очаровательнице справедливо опасались. Во всяком случае, когда рядом замечался Каин.

А замечался он регулярно. И родился сын — Семён. Взрастал мальчик в муторной атмосфере разврата, побоев, пьянства и прочих прелестей Хитровки. Клонила его жизнь, как больное деревце, в одну сторону. Папаша часто попадал в тигулёвку, за время его отсутствия Алина давала себе полную волю. Степан возвращался, узнавал об изменах, лупцевал неверную подругу до полусмерти, снова садился. Алина, едва отойдя от побоев, вымещала злость и боль на сыне, постоянно шпыняя его, избивая чем попало под руку. Она видела в нём только образ его постылого отца, не могла себя сдержать. Да и не хотела.

Семён возненавидел мать всей своей ещё неокрепшей душой. Но вот странно: ненавидел и одновременно любил. Мучился этим раздвоением. Часто в мыслях своих он убивал мать самыми разнообразными и зверскими способами. Чаще всего душил, наслаждаясь хрустом ломаемых шейных позвонков. Во сне явственно видел её убийство не раз, во всех деталях, будто наяву. Просыпался с криком, задавленно плакал весь остаток ночи.

Во время очередной отсидки Каина, Алина привела в дом щеголеватого мужчину в костюме-тройке, со шляпой-канотье на голове. Пара начала с оголтелой пьянки, переместилась в постель. Понеслись неистовые крики — Алина всегда отдавалась страсти громко, не стесняясь сына в соседней комнате. Но тут вопли показались Семёну совсем не похожими на те, что обычно издавала мать. Он влетел в комнату. Щёголь, уже безо всякой одежды на теле, душил голую Алину, рычал бессвязно.

Семён схватил стоящую у печки железную кочергу, не раздумывая, с силой хряснул мужчину по голове. Удар вышел крепкий — Семёну уже было 15 лет, вымахал он здоровячком. Мужчина завалился в кровать, под ноги Алине. Она, приподнявшись на кровати, хрипела нечленораздельно. Скрюченные пальцы её тянулись к сыну, в глазах горела злоба. Семён на ватных ногах шагнул к изголовью, руки его сжали горло матери. Что-то мягко хрустнуло, голова Алины безвольно откинулась на подушки, изо рта вылез невероятно длинный распухший язык.

Семён закричал, кинулся из комнаты. Не переставая кричать, выскочил на улицу. Здесь его перехватил полицейский с наганом в руке.

— Ты что, малой, что тут у вас случилось? За мной соседи ваши прибежали, — полицейский сам был не на шутку напуган, в окрестных окнах затеплился свет. — Всю округу переполошили. Не дрожи ты так. Веди в дом.

Алина лежала в кровати, бесстыдно раскинув голые ноги. Мужчина, держась за голову, мутно смотрел на вбежавших, явно не понимал, где он и что происходит.

— Что же, господин хороший, будем скоренько одеваться, будем документики готовить, — полицейский как-то сразу успокоился, подобные картины он наблюдал не однажды.

— Я не… Это не я, — мужчина принялся слезать с кровати, язык плохо повиновался ему. — Мы играли с ней, играли мы…

— Вот и доигрались, — равнодушно сказал полицейский. — Теперь в тюрьме поиграешь. А то и на виселице.

Суд, конечно же, не внял уверениям бывшего щёголя, растерявшего на скамье подсудимых былой лоск. Да и кто бы поверил, что мать, пусть и негодящая по всем статьям, была задушена несовершеннолетним сыном. Приговор гласил: 10 лет каторги, Семён больше никогда не видел несчастного эротомана.

Во снах ему продолжала являться мать. Он так же любил и ненавидел её. Снова и снова душил, снова и снова плакал в ночи.