И близится ночь

Первым я привела мистера Морпурго, и, когда он тихим шагом подошел к маминой кровати, я заметила, что оконные занавески неплотно задернуты. Эта небрежность всегда ее раздражала, поэтому я подошла и сдвинула их. Закрывая щель, я выглянула в нее на улицу. На мгновение задержалась, задернула занавески внахлест и еще секунду постояла, уставившись на них, словно могла видеть сквозь ткань. Я повернулась к мистеру Морпурго, но он превратился в темную массу, похожую на выброшенного на берег кита, возле маминой кровати, и ее рука шарила по одеялу, пока не нашла его блестящую черную голову. Я оставила их и вышла в соседнюю комнату, где сидели Розамунда и Констанция, изможденные и вещие. Я не посчитала себя обязанной рассказать им, что только что видела мужчину, прислонившегося к фонарному столбу у наших ворот и поднявшего лицо к маминому окну. Он был стройным, он не имел возраста, отблеск белокурости отвечал газовому свету, в его позе читалась неопределенная непристойность, он был эксцентрично одет, его брюки были слишком коротки; хотя в нем ощущалась какая-то элегантность. Ошибиться невозможно – это был кузен Джок. Но я не видела смысла сообщать об этом Розамунде и Констанции, потому что нам хватало забот с мамой, и к тому же я не была уверена, жив он или мертв. Возможно, то, как он стоял, шокировало, потому что он вовсе не стоял, а висел на столбе, едва касаясь ногами земли. Я даже не была уверена, что он, стоящий или висящий, вообще физически там находился. После нескольких дней на этих качелях между мирами я была в таком состоянии, что казалось вполне возможным, что я видела призрака. Так или иначе, его появление было ответом на смерть моей матери, и нам незачем было продолжать спор, отмечая это вслух. Если он был жив, то она скоро оказалась бы вне его досягаемости; если он был мертв, то не мог ей навредить. Форма его тела, будь оно реальным или призрачным, была идеограммой, означающей поражение. Существование должно было вот-вот расколоться надвое, и маме предстояло оказаться по одну сторону пропасти, а остальным из нас – по другую. В этот момент он обнаружил, что не может противостоять ей, и долгая борьба между ними закончилась ее победой.

Мы услышали, как мистер Морпурго вышел из маминой спальни, медленно и тихо спустился по лестнице и закрыл за собой входную дверь. Следующей я привела тетю Лили, а потом Нэнси. Поднимаясь по лестнице, тетя Лили всхлипывала:

– Что нам без нее делать, мы все будем потерянными малютками.

А Нэнси, поджав губы, сказала:

– Почему из-за убийства поднимают такой шум, когда обычная смерть так ужасна?

Но они вышли из комнаты, словно цветы, давно срезанные, а теперь поставленные в воду.

Мисс Бивор поднялась только потому, что ее пожелала видеть мама. Она до последнего повторяла, что не хочет беспокоить маму, и, когда я провела ее в комнату, резко закричала:

– Я хотела держаться от вас подальше, потому что знала, что мне придется побеспокоить вас вопросом! Но вы единственная, кому я рассказывала о том ужасном поступке, который я однажды совершила. Честно ли с моей стороны продолжать дружить с Мэри и Роуз, не рассказав им?

– Не говорите им! – пронзительно вскрикнула мама.

– Но возможно, если бы они узнали, я бы им разонравилась, – сказала бедная мисс Бивор.

– Не начинайте сейчас нести вздор! – взвизгнула мама. – Вы всегда будете им нравиться. Неужели вам обязательно всегда быть дурой? О, простите меня, какой грубой я всегда была, как я вам грубила. Но позвольте этому умереть. Подойдите поближе, моя дорогая, я хочу поблагодарить вас за всё. Моя дорогая Беа-три-че…

Они все оставили нас. Над домом сомкнулась ночь, тикали часы. Кейт поднялась из кухни, она не переоделась в свое черное дневное платье, на ней был чистый ситец и чистые чепец и фартук, и, вместе с формой Розамунды и халатом Констанции, комната была полна накрахмаленным белым бельем, которое говорило, когда они двигались; а на белой постели лежала наша темная и иссохшая мать. Будущее было пустыней, если не считать музыки. Но все-таки поразительно, что в нас жила такая неистовая тоска. Мама поздно вышла замуж, была уже стара, мы давно знали, что она больна, все люди умирают, но нам казалось, что она первый человек, который умирает, а мы первые люди, которые переживают смерть любимого человека. Но вдруг Розамунда улыбнулась, и мы поняли, что это признак благоговения.

– Я хочу, чтобы мое тело выплюнуло меня изо рта, – слабо произнесла мама.

– Скажите нам, что делать с вашим телом, – сказала Розамунда.

– Как ужасно, что я лежу. Я чувствую, будто проваливаюсь сквозь кровать, но не могу упасть.

– Вы хотели бы сесть?

– Да. Но, разумеется, я не могу. Это было бы слишком больно.

– Нет. Мы с Кейт вас усадим.