И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Сталин просто наизусть выучил некоторые куски его прозы. И как-то отец — это уже 1925 год — пришел к Воронскому, который был главный представитель партии в литературе. И Воронский ему говорит: «Заходил Сталин, прочитал корректуру твоей книжки, ему очень нравится, он хочет написать предисловие». Мой отец на это отвечает: «Я очень не люблю предисловий, особенно когда их пишут политические деятели». Через несколько дней (!) он приходит в другой журнал, и ему его друг, издатель, говорит: «Звонил Сталин: „Зачем вы печатаете эту вещь Всеволода Иванова? Он сменовеховец!“» Всеволод Иванов за несколько дней стал врагом, да? И больше они много лет не виделись. А потом они встретились у Горького, когда Сталин сказал: «Вы — инженеры человеческих душ». Горький не знал всей этой истории. И он представляет отца Сталину: «Познакомьтесь, Всеволод Иванов». — «А, помню, у вас был хороший сборник рассказов на среднеазиатские темы». Это вот тот сборник, к которому он хотел писать предисловие, а отец отказался.

Горький, не зная об этих тонкостях прошлого, посадил отца моего на почетное место напротив Сталина. И Сталин смотрит на моего отца, который не пьет ничего. Не хочет он в тот день пить. Хочет все хорошо запомнить. А они со Сталиным до этого много вина в разное время вместе выпили. И Сталин говорит: «Всеволод Иванов все себе на уме, все не пьет». Потом проходят какие-то годы — это 1939-й, — писатели получают ордена. Моему отцу дали Трудовое Красное Знамя, что не совсем соответствует такой официальной номенклатуре, потому что он все-таки один из основоположников, ему бы вроде полагался главный орден — Ленина. И Фадеев, глава Союза писателей, выпивая с отцом в трактире на каком-то их писательском собрании на Украине — по-моему, это юбилей Тараса Шевченко был, — сказал, что когда дошли до имени Всеволода Иванова в списках… Они Сталину показывали списки, кто какие ордена получает. Сталин сказал: «А, Всеволод Иванов все себе на уме».

Родился мой отец в селе Лебяжьем, а потом его поселок в сталинское время был на территории семипалатинского полигона для первых испытаний ядерного оружия. Поэтому мой отец туда попасть не мог, это была запретная зона. Это север Казахстана, значит, юг Западной Сибири. Село было двуязычное, и отец был двуязычный, и первые вещи писал на русском и на казахском языке, который называли киргизским, и население тогда называлось киргизским. У Державина, по-моему: «Богоподобная царевна Киргиз-Кайсацкия орды!»…

Я знал совсем немного бабушку со стороны отца. Ирина Семеновна Иванова. Отсюда у меня это ударение на втором слоге — сибирское произношение. Знаете, удивительная внешность. У отца ведь довольно сильные монгольские черты, да и у меня мой брат-художник замечал, что уголки глаз не совсем правильные для европейца. Но у нее была просто настоящая монгольская внешность. И она ее частично передала моему отцу.

Притом что в ее жилах текла и польская кровь — она урожденная Савицкая. Мой прадед Семен Савицкий участвовал в польском восстании 1863 года и был сослан в Сибирь. Неслучайно отец пишет в своих «Похождениях факира», что семья отличалась некоторой заносчивостью.

Про моего другого прадеда Алексея Иванова существует семейная легенда. Он служил адъютантом генерала Кауфмана — того самого, который завоевал русскую Среднюю Азию и потом ей управлял, покорил Самарканд и Хиву, построил европейский Ташкент и так далее. Узбеки о нем очень высокого мнения, мне так говорили. По неписаным правилам русской армии, если у генерала появлялся внебрачный сын, полагалось, чтобы нижний по чину усыновил его. Так вот у барона Кауфмана родила экономка, сына ее назвали Ивановым, поскольку адъютант генерала стал крестным. От Кауфмана или нет — одному Богу известно… Могу только сказать, что почерк барона Кауфмана очень похож на почерк моего отца. А такие вещи вообще передаются по наследству. Но Ольга Форш, когда она занималась Домом искусств для своей книги «Сумасшедший корабль», говорила моей маме, а мама мне пересказывала: «Вот Всеволод Иванов какой человек, другие все отбояриваются от своего дворянства, а он себе придумал дворянство, которого и не бывало…» В большом черносотенном комментарии к Достоевскому советского времени написано, что Кауфман происходил из тех евреев, которые в Риге купили себе баронское звание и немецкую принадлежность.