И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Типография, где работал мой отец, уехала вместе с Колчаком и каким-то образом потом оказалась у красных. И в процессе вот этого передвижения был случай, когда на бронепоезд напали партизаны, поэтому все-таки есть маленькая доля вероятия, что отец действительно был в это время на стороне белых, внутри бронепоезда. «Бронепоезд 14–69» — знаменитое произведение советской литературы, но не абсолютно исключено, что, может быть, реальный сюжет — противоположен.

С Колчаком они были знакомы. Был сибирский, по-видимому, очень талантливый писатель, чудак Антон Сорокин, и у этого Антона Сорокина был литературный салон. И вот в этот салон однажды вечером явился Верховный правитель со своей возлюбленной Анной Тимирёвой. Сорокин знакомит Колчака с отцом: «Вот это писатель молодой Иванов, первая вещь его напечатана Горьким». Колчак смотрит на него и говорит: «Да, Горький — талантливый человек. Но возьмем Петроград — повесим. И Блока повесим». Вот это он слышал своими ушами. Так что я думаю, что мы избежали многих приятных возможностей. Вы знаете, у меня усилилось это чувство, я в Америке стал читать газеты, которые издавались тогда, при Колчаке. Впечатление ужасное. Это все-таки было то, что сейчас называют «авторитарное правление». То есть правительство, где все решал один человек. Уже тогда.

В Петроград папа попал по вызову Горького. И надо было поехать хотя бы для спасения жизни. Его ведь все-таки чуть не расстреляли в Сибири. Он уцелел чудом: в день, когда ему грозил расстрел, его увидел один товарищ и подтвердил, что они вместе были у красных в 1918 году. А потом довольно быстро его сделали заведующим отделом печати Губисполкома в Омске. Но он явно чувствовал, что оставаться опасно, и так и было.

Приехал в Петроград без нижнего белья, простите за подробности. Доху из медведя носил сверху. Его зовет к себе после первого знакомства Федин, Серапионов брат, и говорит: «Слушай, я видел, что у тебя там ничего нет. У меня есть две пары штанов. Одни я ношу, я тебе подарю вторые». И папа всегда сохранял любовь к Федину, потому что говорил, что, как ни относись потом к Федину, но несомненно, что из двух пар брюк одни он подарил незнакомому, в общем, человеку.

Потом не кто-нибудь, а Дзержинский ему говорит, как он его любит. «Я вам продемонстрирую это в ближайшие дни». И вот отец мой сидит, работает, зажженная печка. В Петрограде, в двадцать первом году. Звонок в дверь, он открывает, там стоит посыльный из Чрезвычайки с большим пакетом для него и запиской от Дзержинского: «Я вам сказал, что покажу вам, что мы к вам очень хорошо относимся. Посылаю вам все доносы на вас, полученные за последние полгода». Огромное количество! Отец говорил, что он их все бросил в печку, пока этот не ушел. Ну вот это характер, да? Но я думаю, что отчасти он и себя берег, потому что понимал, а может, даже и знал, что там будет какое-то количество хорошо знакомых ему людей.

* * *

В Петрограде двадцатых годов отец не мог быть не связан с Домом искусств, который по моде того времени быстро обрел свою аббревиатуру — ДИСК. Дом искусств придумал Горький, чтобы помочь выжить в голодные и холодные годы писателям и художникам. И вот богатый дом Елисеевых на Мойке отдали под культуру. Там жили и собирались в большом количестве замечательные люди Серебряного века и последующих литературных и артистических течений.

Отец туда ходил на регулярные встречи «Серапионовых братьев». К ним иногда из Москвы приезжал Пильняк, какая-то шла своя жизнь, описанная, по-моему, очень хорошо Ольгой Форш в книжке «Сумасшедший корабль». Там отец — это Брат Алеут. У них были клички у всех. Поскольку он фактически был бомж из Сибири, то его немедленно изобразили как человека, у которого на самом деле алмазы в неограниченном количестве, — поставили театральную сценку «Сокровища Брата Алеута».

Дом искусств для него это прежде всего Шкловский — главный папин друг этого времени. Шкловский оставался другом во все времена. Шкловского отец мой очень любил. По разным причинам. В частности, Горький очень прославлял тогда Шкловского, говорил, что исключительного таланта человек. Это было, по-моему, первое, что сказал Горький отцу, когда они лично встретились: здесь есть такой замечательный молодой человек, который все понимает и объясняет, почему надо писать литературу как Стерн. Шкловский взял у Горького книжку Стерна о Тристраме Шенди, русское издание, очень редкое. Он совершенно растрепал его, вернул потом в ужасном виде, но Горький ему простил. И вот со Шкловским приключилась такая история.

Шел первый год пребывания отца в Петрограде. Это время Кронштадтского восстания. Отец события в Кронштадте описал потом в пьесе «Блокада», она лучше, чем его «Бронепоезд». Ее очень ругал Мейерхольд — с советских позиций, считал, что совсем антисоветская пьеса…