И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Он очень рано эмигрировал, уехал в Чехословакию с советским паспортом. Тогда еще были такие возможности. То есть он, как бы не превращаясь в эмигранта, уже печатался за границей и стал весьма знаменитым ученым. Мы о нем знали по вот этим иностранным публикациям и по тому, что он успел сделать в России. У него замечательные организационные способности: он создал в Петрограде ОПОЯЗ — Общество изучения поэтического языка — вместе со Шкловским, Эйхенбаумом и Томашевским. И с другой стороны, Московский лингвистический кружок, где начинается новая лингвистика. И представьте пятьдесят шестой год, как раз то время, когда я еще на волне успеха, меня еще ни в чем не обвиняют, но уже очень перехваливают. И в это время из Америки приезжает в Москву Якобсон — как будущий соорганизатор огромного съезда славистов, который состоялся в 1958 году, прямо перед тем, как меня отовсюду изгнали. И я еще со своим другом Володей Топоровым там произнес какой-то доклад. Якобсон был для нас способом как-то связаться с мировым структурализмом. А потом он еще несколько раз приезжал в Москву, очень положительно отнесся ко всем нашим юношеским бредням и попыткам реформировать науки. Он сам был к этому близок, но он-то все-таки уже прошел большой путь в этом отношении, а мы только начинали. Но он нас поддерживал.

* * *

Так вот, 1958 год. Пастернака исключают из Союза писателей. Корнелий Зелинский выступает: «Пастернака надо выгнать из страны, Ивановым должно заняться КГБ». Но КГБ отказалось заниматься мной, и университет сам должен был расправиться. Ну и, как мог, расправился. Меня вызывал к себе ректор, очень хороший математик и хороший человек, Иван Георгиевич Петровский. При нем было достроено новое здание МГУ. И вот в этом гигантском здании он сидит — маленький человечек, старенький. Когда я вошел, он сидел за огромным столом. Он встает, ему не хочется там оставаться, он со мной садится у какого-то маленького, туалетного почти столика и говорит мне, чтобы я написал ему покаянное письмо, что я готов пересмотреть свои взгляды на «Доктора Живаго». Я отказываюсь. Он говорит: «Вы понимаете, ни один человек ничего не может сделать, какой бы пост он ни занимал».

Из этого времени я больше всего запомнил лицо моей мамы, когда я ей рассказывал об ученом совете, на котором заставили открыто голосовать за мое исключение — в том числе моих хороших профессоров. И никто из них не поднял руки в защиту, надо сказать. Ну, знаете как: такой кагэбэшник ходил между рядов, и когда он остановился перед очень пожилым профессором, у которого я много занимался, он на него в упор посмотрел… И я понял, что тот, бедняга, сейчас подпишет роковой текст. Вот это лицо старого профессора и очень подавленные тоской глаза моей мамы, когда я все ей рассказал, я до сих пор вспоминаю.

Изгоняли меня из-за двух разных историй, которые соединили вместе. И потом в формулировках «почему» писали: потому что, во-первых, отказывался разделить общенародную оценку романа «Доктор Живаго», во-вторых, поддерживал на конференциях научные взгляды врага, такого-сякого Романа Якобсона. Фактически меня обвинили в том, что я пособник как бы американского шпиона. Ну, изгнали, что называлось, с «волчьим билетом». Но «волчий билет» в стране, где компьютеры и глобальная шизофрения, ничего не значит. Меня поэтому легко устроили в разные кибернетические институты, где вся работа была секретной, но им было абсолютно плевать на «волчий билет». Поскольку режим был полностью цинический, совершенно никого не волновало, что меня изгоняют как американского шпиона из университета. Для того чтобы получить доступ к нашим секретным компьютерам, все было в порядке.

Моим постоянным покровителем и другом стал академик Аксель Иванович Берг, который был адмирал. Берг знал, что я в опале, ему было интересно поддержать тех, кто в опале. Он сам отсидел несколько лет. Его выпустили и восстановили в воинском звании в сорок первом, потому что он был необходим на войне. В пятидесятые годы он несколько лет занимал должность заместителя министра обороны по науке. Его идея была создать армию с современными компьютерами и так далее, почти утопическая по тем временам. Но ему очень много удалось. Открылась масса институтов. Меня он назначил руководителем секции своего Совета по комплексной проблеме «Кибернетика» при Президиуме Академии наук. Причем эту секцию лингвистики, где я занимался вообще-то семиотикой, он сделал специально для меня. Нам удалось созвать первую в мире, я думаю, большую конференцию по семиотике в Москве в 1962 году, настолько успешную, что в ЦК догадались, что это против марксизма, и стали сразу готовить постановление против нас. И довольно скоро начались трудности с изданием специальных сборников. Ну, и в журналах нам больше не давали печататься. Меня уже уволили из «Вопросов языкознания».