И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

В 1938 году он приехал читать какой-то доклад в Москве и остановился у одного своего друга, у которого я потом бывал, когда Бахтин там появлялся. Вернулся после этого доклада домой к другу, там его ждал хороший знакомый из Саранска, чтобы сказать: за Бахтиным приходили арестовывать его по второму разу. Тут его друг, который предоставил ему, ссыльному с этим «минусом», возможность переночевать разок в Москве, говорит: нельзя возвращаться в Саранск, арестуют сразу же. Поживи-ка у меня на даче под Москвой. Проблема только та, что можно скрыть тебя, но ведь ты будешь заниматься своим Рабле — как сделать, чтобы библиотечные книги не навели на след? А друг был биолог, совсем другая область. И он придумал, что будет выписывать нужные Бахтину книги — ну, главным образом французские — из петербургских библиотек. И тогда никто не поймет. Биолог выписывает себе какие-то книги из Ленинграда, их никто особенно отслеживать не станет. Таким образом Бахтин спрятался на даче у друга. Ну, видимо, больше чем год он там жил. Потом все забылось. Этот способ прятаться от НКВД тогда несколько человек попробовали. Лидия Корнеевна Чуковская так спаслась. Надежда Яковлевна Мандельштам. Надо было исчезнуть из их поля зрения. Память не была длительной. Все такие примитивные организации не обладают серьезной памятью. В те времена не было вычислительных машин, это помогало, конечно. Так вот, Бахтин, которого я очень любил и у которого бывал много, когда он уже мог жить под Москвой, был из великих людей старшего поколения, много для меня значивших… В Англии есть его центр. По данным этого центра, о Бахтине написано больше книг и журнальных статей, чем о ком бы то ни было в гуманитарных науках в XX веке. То есть если говорить о мировой науке, то для всего мира Бахтин — первая величина.

Так вот, было такое движение во всех областях культуры, оборвавшееся. И мы, наше поколение, которое могло начать как-то активно действовать уже с середины 50-х годов, — мы существенной задачей считали возрождение старого. Вернуть имена многих замечательных людей, напечатать их неизданные работы. Их огромное количество!

Например, классическая работа Выготского «Мышление и речь», переведенная сейчас на разные языки, была напечатана сразу же, в год его смерти, в 1934-м, а следующая публикация — 1956 год. Вот двадцать пять лет между — это время трагического молчания. То есть целая культура, русская культура XX века, была обречена на молчание. Я принес Шкловскому «Психологию искусства» Выготского. Это книга, которая Выготским написана в начале 20-х годов, а мне удалось ее издать в начале 60-х. Шкловский сказал: «Такое впечатление, что это обломки затонувшей культуры».

По-моему, Россия и Англия отличаются тем, что они знают, что у них много великих людей, и не торопятся их печатать. Представьте, некоторые работы Ньютона только в недавнее время изданы. Эйнштейн настоял на том, чтобы во время кризиса, когда распродавали по дешевке на вес рукописи Ньютона, один университет в будущем Израиле их купил. Поэтому в Израиле кое-что из рукописей Ньютона было напечатано. Их не считали в Англии серьезными, потому что они касаются истории. Я потом занимался Ньютоном как историком и филологом, он и в этом показал себя замечательно. Так вот, англичане и мы. Мы соперничаем в том, что мы не печатаем великих людей. Правда, наши обстоятельства и причины несколько иные, нежели британские.

Моей увлеченности Выготским отчасти содействовало близкое знакомство с нашим замечательным нейропсихологом Александром Романовичем Лурией. Я ходил к Лурии в его лабораторию, в институт Бурденко. Занимался я афазией, связью мозга и языка. Что происходит с мозгом, когда возникают какие-то существенные помехи, например, ранение в голову или рак, опухоль мозга. И как это нарушает речь.

Лурия был последний из целой группы людей, которые в тридцатые годы начали такую настоящую реформу в психологии, точнее сказать — психофизиологии человека. Лурия считал, что главный во всей компании, кому он сам следовал как ученик, был Лев Семенович Выготский, действительно гениальный человек. Им очень увлечены в Америке. В Америке целые лаборатории работают до сих пор по развитию идей Выготского. Это была попытка объяснить человеческую психологию через культуру. Выготский сам пользовался термином «историко-культурная психология». То есть понять, как общество, культура этого общества формирует психику человека. Это новая точка, которая у нас была блестяще представлена главным образом Выготским и его последователями, в том числе Лурией. К ним был близок в своих теоретических работах известный больше как киноклассик Сергей Эйзенштейн.