И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Но в Тарту был Лотман. Лотман появился там из-за антисемитизма. Когда он и его жена Зара Григорьевна Минц, очень хорошая специалистка по Блоку, окончили Ленинградский университет, было как раз время врачей-убийц. Предположить, что двум талантливым литературоведам дадут работу в Ленинграде — немыслимо. А их друг Борис Федорович Егоров, замечательный филолог и культуролог, как раз был назначен в Тарту заведующим кафедрой русской литературы. По-моему, это делалось с прицелом на обрусение эстонской науки — единственная такая попытка, явно кончившаяся неудачей. Заслугой Егорова было то, что он сообразил: можно эстонцам объяснить ситуацию, и они, чтобы насолить этим негодяям русским, пригласят Лотмана и Минц работать в Эстонии. А Егоров сам вернется в Ленинград. Он и вернулся, продолжал там работать и до сих пор работает.

Так что выход находился. Лотман понял, что нам в Москве трудно, поэтому устроил серию конференций в Тарту. Так возникла Тартуско-московская семиотическая школа. Хотя Лотман окончил Ленинградский университет и он тартуская школа в такой же степени, как и я… Но тем не менее это так называется. А эстонцы это все приняли всерьез, там у них сейчас много людей выучили всю эту науку и выходят, продолжают выходить труды по знаковым системам на эстонском языке.

Какова была ситуация в стране, в культуре, в науке, когда мы — я имею в виду себя и своих товарищей, коллег по Тартуско-московской школе семиотики и вообще по этому времени — заявили о себе? Как мы смотрели на ближайшую историю? Мне всегда казалось важным, что начало XX века было очень успешным в России, то есть одновременно случился подъем в самых разных областях. О некоторых до сих пор еще недостаточно говорят. Я имею в виду, прежде всего, религиозную философию, где было много замечательного после Владимира Соловьева. Например, Флоренский, которым я тогда занимался и который был до своего ареста знаком с моим отцом, так что в какой-то степени то, что у отца было собрание ранних публикаций Флоренского, объясняло, почему я им увлекся. Его вообще не знали. Но я как раз с детства был подготовлен к тому, чтобы его читать. Мы вместе с Лотманом ходили к сыну Флоренского, уточняли какие-то вещи. Флоренский погиб на Соловках. Там был период, когда просто расстреляли всех, кто с длинными сроками был прислан в лагерь. В 1937 году эти сроки заменили общим расстрелом. И тогда расстреляли и Флоренского.

Ну, какие ни взять области… Помимо великой поэзии Серебряного века и изумительной живописи, скажем, в математике и физике очень много было сделано еще перед революцией. И то, что дальше наука добилась огромных успехов, было частью этого общего движения, которое затормозили из-за сталинского террора. Просто физически многие самые выдающиеся люди были уничтожены.

* * *

Из старшего поколения для нас всех много значил Бахтин, который дожил до этого времени каким-то чудом. У него была очень серьезная болезнь костей, костного мозга. Он потерял ногу во время ссылки в Среднюю Азию. Сослали его за участие в ленинградских подпольных христианских философских кружках. Это был человек из давнего прошлого, книжка о Достоевском — это самый конец двадцатых годов. Она вышла сразу после его ареста, как и еще несколько книг, которые, как он и его жена мне говорили, написал он, но появились они под фамилиями других людей. Бахтин был из породы тех гуманитариев, которые всё пытаются понять по-новому, по-своему. В особенности это относится к его замечательной книге о Рабле и карнавальной смеховой культуре… Насколько это сказалось на нас всех? Понимаете, мы все время пытались соединить разные науки. И зародыш этого соединения — он был в Бахтине.

После ссылки он отбыл в Саранске свои годы, когда ему нельзя было жить в Москве. У него был «минус» в паспорте — это значит, что он не имел права жить ни в одном крупном городе. Саранск оставался для него единственным местом, где он мог как-то существовать и преподавать в пединституте со своим «минусом». Внутри Архипелага Гулаг был Дубравлаг с центром в Саранске. Поскольку это территория лагерей, то не было смысла не пускать туда Бахтина. Кругом сплошные ссыльные. Надо сказать, что при том, что Бахтин прочитал в Саранске несметное количество лекций по античной, западной и русской литературе, у него там, по-моему, не завелось никаких учеников. Ну, уровень людей был соответственный. То есть не то что его ходили слушать сосланные интеллигенты, а наоборот, кто-то из местной публики, достаточно мало подготовленной.