И больше никаких парадов

– Боже правый, старина, только не сыпьте ему соль на рану! – сказал Левин и быстро добавил: – Он хочет, чтобы я избавил его от рассмотрения данного аспекта проблемы. И поверит на слово как мне, так и вам. Поэтому вам придется простить, что…

Титженсу начисто отказал разум: лежавшая внизу Сена превратилась в объятую опаловым огнем змею.

– Что?.. – сказал он. – Потом немного помолчал и добавил: – А… ну да! Я прощу… Хотя это и больно… Похоже вы сами не знаете, что делаете. – Он вдруг осекся, а через секунду продолжил: – Боже правый!.. А железнодорожные войска канадцев тоже ушли с моим пополнением? Им было приказано отремонтировать здешнюю колею. Вместе с другим распоряжением – выступать… Я оставил их в лагере… Оба приказа датированы одним днем и часом. Ни отсюда, ни из отеля я со штабом связаться не мог…

– Да все в порядке, – ответил ему Левин. – Он будет безмерно рад и обязательно с вами об этом поговорит!

Из груди Титженса вырвался вздох невыносимого облегчения.

– Я вспомнил, что буквально накануне мой приказ вступил в противоречие с другим… И меня это жутко потрясло… Если бы я отправил их вместе с пополнением на грузовиках, ремонт пути мог бы здорово затянуться… А если нет, мне устроили бы кошмарную взбучку… В итоге меня охватило страшное беспокойство…

– Надо же, вы все это запомнили… Точно так же, как увидели ту дверную ручку, которая вдруг стала поворачиваться… – сказал Левин.

– Верно… – как в тумане, произнес Титженс. – Вы ведь и сами знаете, как погано себя чувствуешь, когда забываешь отдать тот или иной приказ… Возникает ощущение, будто у тебя под ложечкой…

– Если я когда-то что-то и забывал, то мне в голову приходила только одна мысль: что это прекрасный повод послать адъютанта… А когда служил офицером в полку…

– Послушайте, а вы откуда знаете? – вдруг настойчиво спросил Титженс. – Я имею в виду, про дверную ручку? Сильвия точно не могла ее видеть… – И через мгновение добавил: – И о мыслях, которые крутятся у меня в голове, тоже ничего ведать не могла… Сама она стояла спиной к двери… А заодно и ко мне… Смотрела на меня в зеркало… Даже не могла понять, что, собственно, произошло… Так что у нее не было ни малейшей возможности увидеть, как повернулась та ручка!

Левин застыл в нерешительности, потом сказал:

– Я… Мне, пожалуй, не стоило этого говорить… Вы сами нам сказали… В смысле сообщили…

Солнечный свет высветил на его лице бледность.

– Послушайте, старина… – стал объяснять он. – Вы, наверное, и сами не знаете… Или, может, такое случалось с вами в детстве?

– Э-э-э… «Такое»? Что вы имеете в виду?

– Вы разговариваете… во сне! – сказал Левин.

– И что из этого? – к его удивлению, спросил Титженс. – Тоже мне сенсацию нашли! С учетом бессонницы и огромного количества свалившейся на меня работы…

– Но ведь это означает, что… – произнес Левин, патетично взывая к энциклопедическим знаниям Титженса. – В детстве мы говорили… что если человек разговаривает во сне, то, по сути, он… немного чокнутый… Разве нет?

– Не обязательно, – бесстрастно ответил Кристофер. – Это лишь означает, что человек испытывает умственные перегрузки, но далеко не все из них толкают его в пропасть. Никоим образом… Да и потом, что это, собственно, меняет?

– Вы хотите сказать, что вам все равно… Боже милостивый!

Он как-то поник, уныло уставился на открывавшийся взору вид и сказал:

– Чертова война! Будь она проклята!.. Вы только посмотрите на эту красоту…

– Да, картина действительно вдохновляет, – ответил Титженс. – Жестокость человеческой натуры считается явлением вполне нормальным. Мы лжем, предаем, страдаем от недостатка воображения и обманываем себя – всегда примерно в одинаковых пропорциях. Что в мирное время, что в военное! Но среди этого пейзажа где-то затаились огромные подразделения, состоящие из великого множества людей. Если же раздвинуть горизонт и окинуть взором всю линию фронта, то эти подразделения и вовсе примут колоссальные размеры… От семи до десяти миллионов человек… И все движутся туда, куда им отчаянно не хочется… Отчаянно! Каждый из них отчаянно боится, но все равно идет и идет. К этому его принуждает безграничная слепая воля, в попытке довести до конца единственное достойное дело, имеющееся в активе человечества за всю его историю. То самое, в которое вовлечены и мы. Это усилие является единственным достойным поступком во всей их жизни… В то время как во всем остальном их жизнь, жизнь всех этих людей, сводится к грязным, мелким, порочным делишкам… В том числе ваша… А заодно и моя…

– Боже праведный! – воскликнул Левин. – Какой же вы пессимист!

– Напротив, оптимист! – возразил Титженс. – Как вы не можете этого понять!

– Но ведь… – сказал Левин. – Нас громят по всем фронтам… Вы даже не знаете, сколь отчаянно наше положение.

– Отчего же, очень даже знаю, – сказал Титженс, – и как только наладится погода, нас, вероятно, добьют.

– Да, – ответил Левин, – похоже нам не удержать эти позиции. И даже не похоже, а наверняка.