И будет день

Только здесь, за тысячи километров от дома, он понял, какое тяжелое и безрадостное существование ведут крестьяне в его стране. Каждый директор школы в Эпитакандэ утверждал, что для него прежде всего важны интересы крестьян, и стремился привлечь в школу как можно больше учеников. Но целью его было вовсе не то, чтобы большее число крестьянских детей получили образование. Он стремился добиться перевода школы в более высокую категорию и тем самым обеспечить себе прибавку к зарплате. Настоятель монастыря из кожи вон лез, чтобы собрать как можно больше пожертвований. В глубине души Санат чувствовал, что Котахэнэ Хамудуруво уже не удовлетворен своим нынешним положением и что в один прекрасный день он, возможно, станет его родственником. А такие люди, как Рогис Аппухами и Тэджавардхана, только и думали, как бы набить кошелек потуже. На недавно состоявшихся выборах Тэджавардхана одержал победу над Рогисом Аппухами и прошел в деревенский комитет. Ему удалось, кроме того, заполучить должность председателя кооперативного комитета. И тогда-то жители Эпитакандэ в полной мере оценили его предприимчивость. Иногда целыми неделями жителям деревни не выдавали по карточкам ни сушеной рыбы, ни гороха, ни перца, ни муки. К дверям кооперативной лавки прикреплялась бумажка, в которой сообщалось, что продуктов на складе нет. А тем временем все это втридорога продавалось из-под полы…

— Эх, Санат, Санат, — рассмеялся один раз Ратнасурия, когда Санат рассказал ему об Эпитакандэ. — Да разве такое творится только у вас в деревне! Раскрой глаза пошире! Везде у нас одно и то же.

— Ты прав, Ратнасурия, — ответил Санат. — Я говорю об Эпитакандэ, потому что мне там все хорошо знакомо. Говорят одно, а делают другое. Здесь социализм не просто лозунг, а реальность. А наши буржуазные демагоги своими делами только могут подорвать веру народа в это дело.

— Мало того. Они еще изобрели «демократический социализм». На все тяжкие идут, только бы надуть народ да сохранить свои привилегии, — с горечью сказал Сиватамби.

— Надо смотреть в корень и судить о людях по их делам. Пока у нас в стране существует эксплуатация, ни о каком социализме и речи быть не может, — твердо заявил Ратнасурия.

— А я вот что думаю, — продолжал Санат. — Только социализм может обеспечить народу хорошую жизнь. Посмотрите, каких успехов добились здесь за короткий срок! А как люди здесь работают? Знают, что работают на себя.

— Даже девушки на винограднике любого из нас посрамят, — подал голос Стиван.

— А ты, Стиван, что бы мы ни обсуждали, все стараешься на девушек разговор перевести, — поддел товарища Ратнасурия, и все четверо рассмеялись. — У нас капиталисты эксплуатируют физическую силу рабочих, — продолжал он, — а буржуазные политики — их веру.

— Мы все говорим да говорим, а какой в этом толк, — вздохнул Стиван.

— Поговорить тоже нужно, — возразил Санат. Он подошел к телевизору и включил его. Выступал танцевальный ансамбль, но никто даже не взглянул на экран. Санат снова щелкнул выключателем. — Как бороться за лучшую жизнь у себя на родине, я пока не представляю. Для этого нужно еще многое узнать и многое понять. Но одно знаю твердо. Когда я вернусь домой, то не буду сидеть сложа руки и равнодушно смотреть, как притесняют простых людей.

— А не случится ли так, что ты вернешься домой, будешь получать хорошую зарплату, обзаведешься автомобилем, хорошим домом — и до бедняков тебе не будет никакого дела? — засомневался Ратнасурия.

— Нет, не случится, — упрямо мотнул головой Санат.

Многое из того, что он видел у себя на родине, хоть и представлялось ему несправедливым, казалось неизбежным. И потребовалось уехать за тысячи километров, чтобы освободиться от традиционных взглядов и представлений, чтобы в полной мере понять те тяготы, которые испытывали его родители и другие, такие же, как и они, бедняки. Санат считал своим долгом сделать что-нибудь не только для своих родителей, но и для всех, кто страдал от нужды, непосильного труда и злой воли власть имущих.

В своих письмах домой, особенно брату Викраме, Санат подробно рассказывал о том, что увидел в Советском Союзе, что собирается делать по возвращении домой. Каждое письмо Саната читали всей семьей по три-четыре раза, и вера в Саната была настолько велика, что все беспрекословно соглашались с тем, о чем он писал.

24

После того как в школе стало известно об отмене перевода Ясомэникэ в Эхэлиягоду, она заметила, что в ее отношениях с учителями появилась какая-то натянутость. Не раз она замечала, как при ее появлении в учительской только что оживленно болтавшие учителя внезапно замолкали, а потом вяло и без всякого интереса начинали говорить о погоде, нерадивости учеников или о чем-нибудь самом обыденном. Не раз она ловила на себе насмешливые взгляды. В чем тут дело — нетрудно было догадаться. Однажды Ясомэникэ, войдя в учительскую, услышала, как Самавати Нона — она стояла спиной к двери и не видела Ясомэникэ — сказала: