И будет день

Контора наша иногда напоминает дом, где водятся злые духи. Хорошие начальники у нас подолгу не задерживаются. Некоторые уходят уже через месяц-полтора. Лишь кое-кто выдерживает по полгода. Только господин Баласинхам — тамил из Джафны — заведовал конторой целый год. Он никогда не разговаривал по-английски. Хотя трудно ему было, говорил лишь по-сингальски. Хотел поощрить тех, кто пользуется сингальским языком. Нашлись, однако, люди, которых Баласинхам не устраивал, — в разные инстанции, вплоть до самого министерства, посылались письма, заявления. Многие выступали против него только потому, что он — тамил. Что и говорить, интриганов у нас хоть отбавляй. Никчемные, завистливые, злобные людишки. Мне-то, правда, жаловаться не на что. Со мной все вежливы и предупредительны. Никогда мне никаких пакостей не делали. Зато друг другу норовят поставить подножку. И не только мужчины, но и женщины. Стоит зайти в контору жене или сестре какого-либо сотрудника, как вокруг нее тут же собираются наши женщины. А если гостья приходит с ребенком — целый переполох! Прежде чем бедная мать успеет опомниться, ребенка вырывают у нее из рук, начинают тискать, тормошить, целовать, пичкать сладостями. Буквально выворачиваются наизнанку. Но все это одна видимость. Как только посетительница покидает контору, тотчас же начинаются пересуды, все наши женщины наперебой стараются сказать что-нибудь обидное и колкое: «Видели, как одет ребенок? Самый дешевый шелк. По одной рупии двадцать пять центов за ярд. И никаких украшений. И немыт, видно, — подойти невозможно, а у самой туфли так стоптаны, что все пальцы наружу. Сережки — простая подделка, да и вся позолота уже слезла». И так далее, и тому подобное. Как-то к нам на работу поступила новая секретарша. Уже через неделю, возвратись после обеденного перерыва в контору, я увидел, что она рыдает. Чем-то она напоминала мне Малини. Я подошел к ней и ласково спросил, что случилось. Оказывается, три дня подряд она приходила каждый раз в новом сари, и пустили слушок, будто ее наряды и украшения ей покупает любовник. Да, слово иногда хуже ножа в спину. Впрочем, наша контора не исключение — везде то же самое творится.

Для господина Ратнапалы решили устроить проводы. Сейчас все только об этом и говорят. Но никто не дает себе труда задуматься, каким хорошим начальником был господин Ратнапала. Доброту и мягкость часто принимают за отсутствие воли и безразличие. Вот если начальник всеми помыкает и жмет последние соки из подчиненных — все побаиваются и даже относятся к нему с уважением. А господин Ратнапала для роли начальника вроде бы и не годился. «Ну ничего, скоро они поймут, кого лишились», — подумал я не без некоторого злорадства. К моему столу подошел Сирисома с листом бумаги в руках:

— Анкал Нандасена! Мы решили подарить господину Ратнапале серебряный поднос за двести рупий. Сколько можешь дать, анкал?

Я взял у него лист со списком сотрудников и против своей фамилии написал: «Пять рупий». Я рад бы дать в десять раз больше, но так трудно с деньгами. Успокоил себя тем, что даю от чистого сердца. А подарок от чистого сердца, если даже это только просто булавка, всегда дорог.

В назначенное время зал нашей конторы заполнился до отказа. Многие пришли с женами. Не желая быть на виду, я забился в самый дальний угол. Не очень-то по душе было мне это торжество. Что-то в нем неискреннее, показное. Сколько у нас любителей писать разные заявления! Только допусти оплошность — телеграммы летят к самому министру. Бывает, что, когда кого-нибудь собираются наказать переводом в провинциальное отделение, такую кутерьму подымут, что только держись! Но никому и в голову не пришло написать прошение, чтобы господина Ратнапалу оставили у нас. Конечно, может быть, из этого ничего бы и не получилось. Писание прошений, заявлений и разного рода кляуз — оружие, отточенное до совершенства, почему бы не попытаться использовать его ради благого дела.

В половине седьмого приехал господин Ратнапала с женой. Когда они вошли в зал, разговоры смолкли и все поднялись со своих мест.

Вначале, как всегда в таких случаях, были речи, вручение памятного подарка, а потом все пошли к столам, расставленным прямо во дворе, на открытом воздухе. Четыре официанта стали разносить подносы с закусками. Многие сразу же устремились к стойке, где продавались напитки. На столах воздвиглись бутылки арака, пива, джина, и вскоре торжественная сдержанность уступила место всеобщему веселью — со всех сторон послышался смех, завязались оживленные разговоры. Господин Ратнапала обходил столы и для каждого находил теплые прощальные слова. Посидев еще немного, я собрался уходить, но несколько чиновников удержали меня.

— Куда ты, анкал? Давай выпьем.

— Нет-нет. Я ведь не пью.

— Это никуда не годится. Мы же не каждый день пьем. Вот стакан, анкал. Здесь совсем мало спиртного. Почти одна содовая.

— Нет-нет. Это вы, холостяки, можете делать все, что вздумаете, а мне пора домой, к семье. Не уговаривайте.