И будут люди

Но ропщи не ропщи, а без помощников не обойтись. В этом году, нечего бога гневить, уродило как никогда. Закрома трещали от зерна, засыпали еще и полный чердак. На огороде картошка — ведро с одного куста. Да вся одна в одну — чистая, белая, словно помытая. Тыквы выросли такие, что и руками не обхватишь, даже страшно глядеть. В саду не успевали подставлять под яблони и груши подпорки, чтобы не поломались ветки. Каждое утро, особенно после ветра, весь сад был устелен плодами, а на деревьях их все не убавлялось. Пчелы роились, словно взбесились: Оксен едва успевал ставить ульи, а меду накачали столько, что уже и не знали, во что его сливать. Все живое плодилось, размножалось с невиданной щедростью: овцы окотились двойнями, корова принесла телку и бычка, куры неслись ежедневно, и даже свинья, которая в прошлом году произвела на свет только четверых синюшных пискунов и которую Оксен уже собирался продать, в это лето порадовала его двенадцатью поросятами. И солнце, казалось, висело над землей, как зрелое яблоко, — вот-вот сорвется с лазурной ветки да и упадет к Ивасюте во двор. Так как же тут не нанять людей, если хочешь, чтобы не пропадало добро.

И Оксен, смирившись с такой неслыханной платой, облегчал свое сердце хотя бы тем, что приказывал жене:

— Ты хоть не очень наваривай да угощай их в обед! А то обожрутся, тогда и снопа не поднимут.

Таня слушать слушала, а поступала по-своему. Не жалела ни мяса, ни молока. Борщи заплывали жиром, не пропускали пар. Иван однажды хлебнул полную ложку да и забегал по хате, ища, чем бы охладить рот. Лапшу или кашу ложкой не провернешь — такая густая и наваристая. Наливала для двух работников огромную миску до краев, и, как только они добирались до дна, Таня тянулась с половником к чугуну.

— Еще подлить?

Вытирая пот с лица, работники осторожно клали ложки на кусочки хлеба, чтобы не оставить следов на столе, вежливо говорили:

— Да оно вроде и хватит. Ну, а если вы уж так просите, то плесните половничек…

У Оксена даже сердце останавливалось от Таниной щедрости. Не потому, что жалко было еды — видит бог, не поэтому! — объедятся, набьют брюхо за обеденным столом, а тогда и ползают на току как сонные мухи. «Да, или ты, жена, взбесилась, или назло мне все делаешь!» — чуть было не кричал Оксен и смотрел на нее такими глазами, что и ребенок понял бы, что к чему.

А Таня делала вид, что ничего не замечала, и какие-то новые, озорные и упрямые, огоньки вспыхивали в ее глазах. Знала, что вечером, когда они останутся вдвоем с Оксеном, снова будет разговор с ним, который окончится ссорой или, в лучшем случае, угнетающим молчанием. Ложились спать спина к спине, и мрачные мысли, и не высказанные до конца упреки, которые терзают сердце, застревают в горле горьким, жгучим комком. Таня замечала, как что-то новое рождается в ней, и, сознавая это, она все, что только могла, делала наперекор мужу. Даже в мелочах!

Таня, не желая этого, вела счет всем поступкам Оксена, которые усиливали в ней отвращение к нему. Не пропускала ничего, замечала каждую мелочь и ничего ему не прощала.

Однажды Оксен надрал уши Андрейку, когда тот отдал детям Соловейка писанки — разрисованные яички, которые остались с пасхи. Андрейко — в плач и к мамке. Во время ужина Оксен сидел опечаленный, поглядывая на своего самого младшего, который сидел насупленный на коленях у Тани.

— Не будет из него хозяина! Видит бог, не будет!

— Хватит тебе и двоих хозяев! — не сдержалась Таня.

— А этого — в голодранцы?

— Этот пойдет учиться.

— Для этого тоже денежки нужны, — спокойно возразил Оксен. — А если с малых лет привыкнет все раздавать чужим, то всю жизнь будет бедняком. Копейка, Танюша, рубль бережет, а не рубль копейку. Вот так, по копеечке, по копеечке, да и скапливают на хозяйство.

Немного позже узнала Оксена еще с одной, неожиданной для нее, стороны.

Произошло это в начале лета, когда люди, посеяв яровые и засадив огороды, на какое-то время могли оторваться от земли, заняться другими делами: кто ремонтировал инвентарь, кто приводил в порядок сбрую или что-то делал во дворе. Оксен, вспомнив, что у них в сундуках лежит не один кусок полотна да и ситец, купленный при случае в Хороливке, решил привезти портниху, чтобы пожила у них какой-нибудь месяц и обшила всю семью. Из-за вечных хлопот и не опомнились, как обносились, скоро и смены белья не будет!