И будут люди

Ляндер ждал, но в трубке только что-то шипело, трещало, никто не откликался. Тогда он положил трубку, со злостью стал крутить ручку телефона.

— Вы что, уснули? Не знаете, кто с вами говорит?! — набросился он на телефонистку. — Сейчас же соедините меня с кабинетом председателя рика!

— Даю! — испуганной кукушкой прокричала телефонистка.

Трубка щелкнула, затрещала, отозвалась спокойным басом Путька:

— Председатель рика слушает.

— Митрофан Онисимович?

— Он самый.

— Здравствуй, Митрофан Онисимович, это Ляндер!

— А, здоров, голубчик, здоров!.. Что там у тебя?

— О Троцком слышал?

— Вот сейчас как раз читаю… Только, паразиты, маленькими буквами напечатали, никак не разберу… Нет того, чтобы большими буквами набрать…

— Митрофан Онисимович, мне необходимо встретиться с тобой!

— Что же, можно. Бери ноги на плечи да и дуй ко мне в кабинет!

— Митрофан Онисимович, а может быть, лучше у меня? Ты можешь вечером прийти ко мне домой?

— А угощение будет?

— Будет, Митрофан Онисимович…

«Что за олух, он ничего, кажется, до сих пор не понял!»

— Ну, тогда припожалую…

Положив трубку, Ляндер почувствовал себя немного спокойнее. Хотя до полного спокойствия было еще далеко. Очень далеко!

Представил себе будущее собрание коммунистов района… Ганжу, товарища Ольгу, Гинзбурга… Все, все набросятся на него. А кто же будет защищать его? Заведующий райнаробразом? На него можно положиться, человек он свой, однако одного мало. Один, как говорят, в поле не воин. Вот ежели Путько подаст в пользу него свой авторитетный голос, тогда каждый семь раз подумает, прежде чем поддерживать Гинзбурга! Товарищ Путько с деда-прадеда бедняк, лютый враг частной собственности, заслуженный человек… Ой, как необходима сейчас Ляндеру его авторитетная поддержка! И Ляндер, с трудом досидев на службе до вечера, помчался домой, готовиться к приему нужного гостя.

Дом, в котором жил Ляндер вместе со своей семьей, находился почти в центре Хороливки, посреди уютной усадьбы, окнами на улицу. До тысяча девятьсот двадцать третьего года там жил один торговец, большой любитель чистоты и порядка. Зайдешь, бывало, во двор — не знаешь, куда ступить: всюду клумбы, газоны, посыпанные золотистым песком дорожки. Потому что хозяин не столько сидел в своем магазине, сколько возился во дворе: все что-то сажал, окапывал да подстригал, а утомившись, отдыхал под осокорем.

Огромный осокорь возвышался над всеми деревьями Хороливки, и в тени его даже в самый жаркий день всегда веяло прохладой. Могучим гигантом стоял он посреди зеленой, заботливо постриженной травы, и никто не помнил, когда его посадили, в течение скольких лет он так вырос.

Торговца этого, может быть, и не трогали бы, но, на его беду, усадьба эта понравилась Ляндеру. И в тысяча девятьсот двадцать третьем году ее экспроприировали, а торговец взял свою жену, сына-дурачка и скрылся в неизвестном направлении. В его доме поселился Ляндер и стал хозяйничать по-своему.

Приказал огородить усадьбу высоким деревянным забором: здесь будет жить не кто-нибудь, а начальство, на жизнь которого прежде всего будет покушаться классовый враг Хороливского уезда! И через три дня вместо веселой штакетной изгороди крепостной стеной вырос трехметровый забор с тяжелыми дубовыми воротами, с узенькой, так, чтобы мог пройти только один человек, калиткой, с маленьким окошком в ней: так просто не откроют, сначала выглянут в окошко и расспросят, кто ты такой и зачем пришел, а тогда уже проходи.

Со временем осокорь стал усыхать. То ли пришло уже время, то ли женщины неосторожно выливали под него кипяток, только за два года на нем выросла омела, или «гнездо ведьмы», и он усыхал-усыхал да и окончательно усох — даже грачи не хотели гнездиться на нем, облетая стороной его.

— Почему ты его не срубишь? — поинтересовался Путько, ударяя кулаком по усохшему стволу. — Дровишек бы не на одну зиму припас.

— Дров у меня и так хватает, — самодовольно улыбнулся Ляндер. Подхватил гостя под руку и повел в дом, где уже ждал их богатый ужин.

Хорошо закусив и выпив той, что «пусть враги наши воду пьют, а мы будем ее пить», отошли от стола, уселись на мягком, обитом плюшем диване.

— Богато живешь, — заметил председатель, ощупывая обивку. — Попался бы ты мне в двадцатом году…

— Да это от торговца осталось. Не выбрасывать же, — небрежно махнул рукой Ляндер.

— Ну разве что от него…

Глаза у Митрофана Онисимовича посоловели, его явно клонило ко сну. И Ляндер, чтобы разогнать дремоту, угостил Путька папиросой. Покурив, начали разговор. Вернее, начал его Ляндер, Путько же слушал, точно сова, хлопая тяжелыми веками.

Ляндер начал издалека. Выразил сожаление, что среди районного начальства нет подлинного единства, взаимного уважения, каждый так и норовит спихнуть другого. Бросил камушек и в огород секретаря райкома, который ждет не дождется, как бы спихнуть с поста Митрофана Онисимовича. Только не сразу спихнуть — так просто его не уберешь, — а сначала изолировать, постепенно расправиться со всеми теми, кто за товарища Путька согласен в огонь и воду.