И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

— В подвале сельсовета. Там есть три камеры. Вы можете выбрать себе любую.

— Очень любезно с вашей стороны, товарищ Котиков.

Нет, нет, Миша вовсе не сошел с ума. Миша получил в подарок от Аркадия Николаевича маленькие шахматы с магнитами в фигурках, и с тех пор он играет всегда, когда есть время, в основном сам с собой. С тех пор, как он стал подолгу размышлять о логике и закономерностях человеческого поведения, он развил в себе новое качество — способность охотно соглашаться со всеми и каждым. Конечно, это всего лишь видимое согласие, но действует оно совершенно безотказно, действует оно фантастически, особенно на таких, как Котиков.

— Семья Петраковых, — говорит он (видимое согласие уже действует), улыбаясь, — конечно, может посещать вас и приносить вам еду. И ваши шахматы, да, да, я знаю, вы страстный шахматист. Но только не ваш радиоприемник. Может быть, он как раз у вас при себе?

— Да, товарищ Котиков!

— Тогда вы можете сразу же его мне отдать. Здесь стоит мой мотоцикл. Мы вместе поедем в сельсовет.

— Я не могу принять от вас такое приглашение! У вас ведь столько дел!

— На это у меня времени хватит, Михаил Олегович!

— Ну, что же, — говорит Миша и улыбается, — тогда я вам очень благодарен!

Все молча смотрят на него с облегчением. Слава Богу, не мы здесь в роли козлов отпущения, думают они. Нет, не мы, а этот немец.

А Миша продолжает улыбаться Котикову. Он меня не спровоцирует, думает он и слышит, как отец Ирины шепчет ему:

— Браво, Миша! Это ты великолепно сделал! Теперь я знаю, как нам узнать правду о том, что происходит.

— Дайте мне знать об этом в тюрьме! — отвечает шепотом Миша и, когда Котиков подходит к нему, произносит громко: — Господин председатель сельсовета лично отвезет меня на своем мотоцикле. Можно ли ожидать большей любезности?

12

— Итак, — говорит Аркадий Николаевич Ирине и Леве по дороге домой, куда они идут, чтобы взять охотничье ружье и отнести Котикову, — прежде чем что-то предпринять, мы должны узнать, что творится в Москве и чего ожидать дальше.

— Но ведь не разрешено покидать деревню…

— Дай мне сказать, Лева! Я и сам знаю, что не разрешено. Но ты же каждое утро ездишь на станцию с молоком, со станции молоковоз отправляется в Москву, а вечером он возвращается пустой. У тебя есть друг, который сопровождает молоковоз туда и обратно, Григорий, правильно? Ну и о чем же ты будешь с ним говорить, когда он вечером вернется из Москвы?

Лева улыбается, а Ирина бросается отцу на шею.

— Что там в Москве только творится, — говорит вечером Леве экспедитор молоковоза Григорий Чебышев. — Военных машин столько, что не сосчитать. Повсюду танки. К мосту через Москва-реку проехать нельзя. Молоковоз ждал разгрузки пять часов. Я тем временем прошел в город — проходить можно. Ты ведь знаешь, где Белый дом?

— Ты имеешь в виду, где работает Ельцин?

— Да, президент Российской Республики. Я там был. Так вот, Белый дом окружен танками, и все время прибывают новые, а Манежная площадь вся ими забита. Но, — говорит Григорий, — на улицах много и гражданских — мужчин, женщин, старых, молодых, больше молодых. Они ругают танкистов, потому что те за путчистов и против народа, Горбачева и Ельцина. Другие очень дружелюбно с ними разговаривают, кормят их, — танкисты совсем молодые солдаты, многим еще двадцати нет. В общем, там большой базар, одни разговоры, и вдруг я вижу, как Ельцин выходит из Белого дома и забирается на танк…

— Так прямо и влезает?

— Так прямо и влезает. Представляешь! За ним влезает генерал, и все орут, чтобы он убирался, но этот генерал говорит, я сам слышал: военнослужащие вооружены не для того, чтобы воевать против собственного народа. Он, говорит этот генерал, выступает на стороне Ельцина и Горбачева.

— Черт возьми!

— Ну, тут грянули аплодисменты. Ельцин тоже аплодирует. Он там стоит без телохранителей и охраны, каждый может его застрелить. И он говорит, — ну, дословно я уже не помню, но смысл такой, — он говорит, что путч — это преступление. 20 августа планировалось подписать союзный договор всеми республиками…

13

— …и это вызвало чрезмерное раздражение у меднолобых товарищей в руководстве партии, что и привело их к путчу. Они хотят все сложные политические и хозяйственные проблемы разрешить силой, — докладывает Лева через полчаса в гостиной своего дома в Димитровке.

— Так Ельцин, — говорит Ирина, покрасневшая от возбуждения, — помогает Горбачеву? Тогда еще не все потеряно. Тогда, может быть, все еще будет хорошо.

— Дай Леве сказать! — говорит отец. — Что еще говорил Ельцин там, на танке?