И хочется и колется

Платья?! Он что, считает меня нищей? Настоящий Кроко – взял и лишил меня сентиментального момента, когда я наслаждалась мыслью, что умудрилась родить самого замечательного, самого прекрасного, чуткого сына, которого я не достойна.

– Ты меня облагодетельствовать захотел, да, Северин? Считаешь, что я без твоих платьев недостаточно хороша?!

Я ткнула кулаком в солнечное сплетение. От неожиданности, Крокодил удар пропустил. Согнулся и закашлялся.

– Ну, что ты, Лиль, – отступил он на шаг, – ты без платьев чудо как хороша.

Это он на что сейчас намекает?! Грязный извращенец!

Пылая праведным гневом, я вскочила со стула. Зацепилась ногой. Больно. Вскрикнула и попыталась упасть. Генка меня подхватил. Стоим красные, дышим как два паровоза. У меня стул в ногах запутался, упал, гад, я на Крокодиле вишу. Лежу, можно сказать.

– Ударилась? – голос у него низкий, с хрипотцой. И глаза синие обжигают. Я всхлипнула. Не специально. Так получилось. А Генка так близко – дыхание его на моих губах. Глаза темнеют. Ладонью он убирает кудряшки с моей щеки.

Если он меня сейчас поцелует, я его убью. Но Крокодил он такой. У него шкура толстая и зелёная. Попробуй ещё достань. Склоняется надо мной. Я глаза закрыла. От страха, конечно же. Шутка ли: я пять лет ни с кем не целовалась… Вдруг забыла?

Но я всё помнила. Вкус его губ. Жадность дыхания. Нежность рук. И то, как хорошо проваливаться в его поцелуи. Разве о таком забудешь?

Дыхание перехватывает. Эмоции зашкаливают. Внутри – кисель и сладкая вата.

– Лилька… Моя Лилька, – шепчет это земноводное чудовище, и я выползаю из чувственного марева на волю. Пытаюсь оторваться от него. Он уже по-хозяйски держит меня за «там», прижимая покрепче к своему восставшему из ада солдату.

Собрав остатки самоуважения – по осколкам, по клочкам – я упираюсь ладонями в его грудь. Крокодил, кажется, не понимает. Взгляд у него шальной и развратный.

Сейчас. Разбежалась. В договор подобное непотребство не входило.

– Руки убери, – командую резко.

Мне его даже жаль. Хлопает ресницами совсем как Котя, когда не понимает, чего от него хотят. Приходится действовать самостоятельно. Отрываю его ладони от своих нижних полушарий, встаю на ноги самостоятельно. Нога болит. Я морщусь.

– Давай я посмотрю, – пытается обрести нормальное лицо Север. Стул поднимает, меня усаживает, сам рядом на корточки приземляется. Пальцы его осторожно проходятся по щиколотке. – Ушиб. Лёд надо приложить.

– Не надо, – пытаюсь возражать, но он меня игнорирует. В холодильник лезет, лёд достаёт, в салфетку белую заматывает и прикладывает к ноге.

– Завтра Джина приезжает, подумает ещё, что я тебя бью, – бормочет он, а мне становится смешно.

– По-моему, ты на ней зациклен, Север. Нет, боишься даже. Целую комедию ради одной женщины готов ломать. Семья, жена, сын, платья. Что ещё, чего я не знаю?

– Туфли и сумочка, – вздыхает Кроко, – и по мелочи кое-что. Не ругайся, а? Мы тебе приятное хотели сделать. Я и Костя. Выбирали, старались. А ты дерёшься.

Он жалуется, давит на совесть. Манипулятор. Костик тоже так делает, когда я его ругаю.

– У меня всё есть, Север. Много красивых платьев. Подруга моя – очень креативная и смелая девушка. Такие платья шьёт, от брендовых не отличить.

– Ну причём тут то, что у тебя есть? – садится он на пол у моих ног.

Мою ступню удобно устраивает в своих руках. От холода и правда легче, но нога мёрзнет. Я мужественно терплю. У нас завтра бабушка. Работа ещё. Надеюсь, он понимает: жена я ему или не жена, нужно довести начатое до конца.

– Это подарок, Лиль. От всей души. Красное Костя выбирал. Понравилось ему очень. Сказал: мама будет в нём красавица.

Узнаю сына: любит всё яркое и броское. Чувствую, наплачусь я, когда он начнёт за девочками увиваться. Небось, Север таким же был в юности. Впрочем, почему был? Он и сейчас… тот ещё козёл Крокодилий.

– Ладно, – сдаюсь я. – Показывай свои душевные подарки. Но в следующий раз, будь добр, сдерживай свои порывы и спрашивай, готова ли я к подобным тратам – раз, и нужно ли мне всё это – два.

– Это подарок, Северина, – покрываются коркой льда его глаза. – Не нужно настолько дистанцироваться. Мы всё же не чужие люди, в конце концов.

То ли лёд на меня так действует, – на ноге и в его взгляде – то ли поцелуй Генкин весь дух из меня вытряхнул, но спорить не хочется. Возражать сил нет.

В голове у меня крутятся пять лет, что мы прожили порознь. Пять лет и пять месяцев, если быть точнее. Костику в сентябре исполнится пять лет. Сплошные пятёрки. Правда, прожили мы эти годы отнюдь не на «отлично». Не знаю, как ему, а мне тяжеловато пришлось.

Но глупо Крокодила винить в том, что он был честным. Не смог меня полюбить. А я влюбилась в него тогда по уши. И сейчас главное – не станцевать рок-н-ролл на старых граблях.

– Мы чужие, Ген, – говорю, глядя ему прямо в пронзительно голубые с синью глаза, – что тогда сошлись случайно и по-дурацки, что сейчас – по договору и необходимости. Правила игры. Каждый из нас их принял. И не нужно придумывать ничего лишнего.