И хочется и колется

И я постаралась, поддалась на провокацию, показала ему небо в звёздах и даже в алмазах. Это было… как в последний раз. Так, словно завтра не будет – есть только сегодня. И от этого – острее, желаннее, на разрыв, когда чувства искреннее, а удовольствие ярче.

А может, потому что с ним – единственным мужчиной в моей жизни. С тем, кто поселился в сердце – не растоптать, не вырвать, не уничтожить.

Позже мы просто валялись. Лежали на спине, пялились в потолок. Рука в руке, пальцы сплетены. И от этого… ещё лучше. Намного интимнее.

– Я никогда не мечтала управлять бизнесом, – я наконец-то выталкиваю из себя ещё одно откровение. То, что сидит во мне и требует выхода. – А мама и не требовала ничего. У неё получалось со всем справляться самостоятельно. Она у нас была резкая, решительная, волевая. По-мужски целеустремлённая, жестковатая даже. А я… нежный цветок.  Знаешь, что мне нравилось? – спрашиваю у Генки и кошусь: слушает ли? Интересно ли ему? Не зевает ли украдкой?

– Что? – сжимает он мои пальцы, и мне хочется выдохнуть, а потом набрать полную грудь воздуха. Нет, он слушает. Внимательно слушает то, что я рассказываю.

– У нас за городом была дача. И теплицы. Дача – для души, теплицы – для цветов. В какой-то момент мама поняла, что свой товар – это выгодно. Там было кому трудиться, но иногда мы присоединялись. Это как терапия, понимаешь? У мамы рука лёгкая. Что ни посадит – всё растёт. Вот и мне. Нравилось сажать, поливать, заниматься обрезкой. Я до сих пор получаю удовольствие, когда в земле ковыряюсь. Это способ отвлечься, успокоиться, умиротвориться. Я позже поняла: мне от мамы дар передался. Сажаю – и всё принимается, растёт и цветёт.

– Значит наш кактус обязательно примется, – в голосе Генки столько уверенности, что я вздыхаю. Я не столь оптимистична, но всё же надеюсь. Это то немногое, что я берегу. Его Кактус. Наш сын.

А потом мы всё же делаем набег на кухню. Голодные, как два бездомных пса. Но у нас много непозволительной роскоши: и крыша над головой, и матрас надувной. Кровать тоже имеется, но на полу гораздо романтичнее и проще, наверное.

Это как назад в прошлое. А может, и в будущее – сейчас не понять, но мне так хорошо, что на несколько часов я забываю обо всём. И о Святославике с бизнесом, и о вредной Джине. Даже о Юльке с Котей (стыдно признаться!) я тоже почти забываю. Им хорошо. Я точно знаю: все сыты, здоровы, ждут нас.

Могу же я хоть немножечко побыть счастливой? Не думать и не тревожиться? Я вот только что замуж вышла, у меня как бы медовая ночь намечается. О месяце я и не думаю вовсе.

А Генка… ласковый, ходит за мной по пятам. Глаза свои синие бесстыжие жмурит. И чудится мне: плещется в них не только радость, и удовольствие, но и нежность, восхищение, любовь… Я почти поверила в это. Наверное, потому что очень хотелось увидеть.

Глубокой ночью, когда навалилась усталость и начала толкать меня в сон, Крокодил взял мою руку и, полюбовавшись кольцом, выдал:

– Отлично смотрится. Наконец-то Джина перестанет меня доставать, где твоё обручальное кольцо и почему у моей жены нет драгоценностей. Есть повод всё исправить.

И всё. Уши у меня упали на полшестого. Я будто в прорубь с ледяной водой провалилась. Оказывается, всё ради Джины. А я-то думала… Размечталась, дурочка наивная.

– Лучше бы ты молчал, Крокодил! – воскликнула я в сердцах. И даже ударила его кулаком в плечо.

Он таращил на меня сонные глаза, явно не понимая, что только что брякнул лишнее.

Нет. В этот раз я никуда не собиралась убегать. Мне бы надо привыкнуть: КрокоКактус – это такой зверь, у которого что в голову пришло, то и выдал, не стесняясь. Но зато правду. А на правду, как известно, не обижаются.

Я обижалась. Но, как говорится, это только мои трудности.

 58. Отличный день и феерический финал

Геннадий

Я собирался ей всё сказать. О липовом договоре. О том, что придумал этот дурацкий ход, лишь бы привязать её к себе. Заставить жить рядом. Доказать, что много лет назад она совершила ошибку, когда сбежала от меня.

Я люблю её, чёрт побери! Не сразу понял, но острый ум в бизнесе не мешал мне оставаться тугодумом в простой жизни. Я её уже тогда не просто так выбрал. И не просто так брак наш перестал быть фиктивным.

И дело не в похоти совершенно, не в том, что она меня привлекала. Это тоже, но было что-то ещё, о чём я то ли старался не думать, то ли делал вид, что не понимаю, откуда во мне столько нежности к Лиле, столько желания оберегать, пылинки сдувать.

Я хотел сказать, что струсил. Что те мои слова про «не влюбляйся» – защитная реакция. Мне самому было страшно от силы тех чувств, что бурлили внутри. И что ранила она меня своим побегом – еле очухался. Злился. Зализывал раны, гордый идиот. Может, поэтому искать не стал. Думал, переболею, как дети свинкой или корью. А вышло всё не так. Стоило лишь её увидеть – и понеслось заново.