И хватит про любовь

Луиза, запрокинув голову, смеется. – Не знаю, он это был или нет. Сон – штука сложная. – Мне кошмары не снятся, зато у меня жуткий клиент. Насильник. Который выбрал совершенно нелепую линию защиты. Я говорю ему: “Прекрати, идиот! На ней следы ударов, и на одежде обнаружена твоя сперма”. – Слово “сперма” Луиза произнесла так громко, что на их столик уставилось все кафе, но она ничего не заметила и продолжает: – “Признайся, что изнасиловал ее. Присяжные твоему вранью ни за что не поверят. Если будешь упорно все отрицать, получишь не четыре или пять лет, а все десять”. – Луиза… – Что? – Говори потише. На нас все смотрят. Вернее, смотрят на меня.

Луиза оборачивается. И правда, на Тома устремлены презрительные гневные взгляды. Она тотчас встает и обращается к посетителям:

– Так, хватит! Я адвокат. Это – мужчина моей жизни, я рассказываю ему про свой рабочий день. В воскресенье у нас свадьба.

Она усаживается рядом с Тома и целует его в губы. Поцелуй не кончается, зрители смеются, свистят и даже аплодируют. Когда Луиза отстраняется, Тома тоже хохочет:

– Да ты с ума сошла!

– От тебя.

Анна и Ив

Желание – это нечто труднообъяснимое. Кот гонится за мышью не потому, что молекулы мыши влекут молекулы кота. Анна не понимает, почему ее тело так любит руки Ива, а Ив – почему тело Анны притягивает его руки.

Она позволяет ему все, все кажется естественным. Нет больше ничего постыдного. Или она ничего ему не запрещает, потому что нет ничего неестественного? И все‐таки однажды вечером, после того как он овладел ею совсем уж неприличным образом, она с внезапным беспокойством прошептала:

– Если будешь писать книгу о нас с тобой, не рассказывай про это.

– Про что? – спросил Ив.

– Сам знаешь. Про это.

Ив целует ее. Не о чем беспокоиться! Он и не смог бы рассказать.

Анне не нравится, что желание Ива отвечает ее желанию. Иногда ей скорее хочется, чтобы это желание было обращено не на нее, Анну, чтобы он хотел ее “просто как женщину”, чтобы в его руках она стала безликим объектом, растворилась в механике секса. Когда‐то, признавалась она, у нее был любовник, “дурак дураком”, который, когда видел ее голой, говорил: “Женщина – это прекрасно!” – и эти слова казались ей лучше любых излияний. Иву, наоборот, кажется, что это заезженный штамп, банальность, пошлость, достойная водилы-поэта или диванного романтика.

– Плевать. Мне нравится, и все. Это меня раскрепощает.

Однако же, когда сам Ив во время близости произносит, то ласково, то жестко, ее имя, она обмирает:

– Я люблю, когда ты зовешь меня Анной. Это меня заводит. Как будто слышу первый раз.

Бывает, она просит, чтобы он был с ней погрубее: “Кусай меня, бей”. Иву смешно, он старается ей угодить, видит, что у него получается, и входит в игру. Но может играть до известных пределов. Когда приходится уж слишком притворяться, он выдыхается и его желание тоже.

После оргазма, когда оба в полном изнеможении, они продолжают хотеть друг друга. Анна обхватывает шею Ива, Ив ласкает ее грудь, бедра, затылок и удивляется собственной ненасытности.

– Мои груди увяли, – вздыхает Анна. – Ты узнал их такими, как сейчас, а раньше они были куда лучше. Были… дерзкие. Именно дерзкие!

Он лижет ее соски, которые твердеют под его языком, покусывает, теребит их. Да, это не груди молоденькой девушки, и это его умиляет. Иной раз Анна блаженно засыпает, и тонкая улыбка застывает на ее губах.

В другой раз, когда Анна уже одевалась, Ив вдруг снова повалил ее на кровать, бесцеремонно раздвинул ноги и горячо поцеловал. Анна не противилась и смеялась. А когда Ив поднялся, сказала:

– Ну почему я не могу со Станом быть такой, как с тобой?

Сожаление было горьким и совершенно искренним. В самом деле, так было бы гораздо проще. Ив улыбнулся. Он прекрасно умел держать удар.

А еще Анна часто допытывается, как девчонка:

– За что ты меня любишь, Ив? За что ты так меня любишь?

Тут нет жеманства. Ей правда очень хочется, чтобы любовь, которую он к ней питает, придала ей какие‐то очертания, доказала ей, что она осязаемо существует, такая же плотная и весомая, как глиняный голем, который, в отличие от нее, не терзает себя сомнениями. Ей просто необходимы рядом другие люди. Она и сама себя называет растением-сапрофитом, пожизненным паразитом.

Когда Анна уходит, Ив любит побыть дома один, по инерции продолжая наслаждаться счастьем, которое только что вкусил. Все, что назначено на этот день – будь то деловая встреча или дружеская вечеринка, – он отменяет, ссылаясь на занятость или на мигрень. Чтобы никто и ничто не могло заглушить еще звучащую в нем мелодию, замутнить оставленный ею цвет.

Анна и Луиза