И хватит про любовь

– Мы были вместе целый год. И остались друзьями. Хочешь, я приглашу его на ужин?

Она роется в коробках, достает свои свадебные фотографии, рассматривает, объясняет, где кто. Анна, думает Ив, делает вместе с ним перечень всего, что готовится потерять. Как будто просит его подобрать слова, чтобы у нее хватило духу отказаться от того, что запечатлено на каждом снимке. Смотри, вот мое счастье, мой муж, мои дети, мой дом, мои родители, смотри! Все разложено тут, на кухонном столе, годы жизни в выцветающих красках, я отдаю их тебе, бросаю все ради тебя, любимый. Но что же, скажи, предлагаешь мне ты?

Анна боится, что “никогда не решится”. Чтобы уговорить себя, вспоминает о Джейн Биркин, Роми Шнайдер, других женщинах, по большей части актрисах, у которых в жизни было много значимых мужчин; “много жизней”, говорит Анна, как будто каждый мужчина считается за целую жизнь. Она ищет примеры, образцы, которые убедили бы ее в том, что и она имеет право. Поскольку это в порядке вещей.

Однако она сомневается. Однажды вечером, сидя в машине, говорит:

– Как я хотела бы решиться. И решусь. Хотя пока не знаю ни как, ни когда.

– Ты сама‐то себя слышишь? – смеется Ив. – Ты сказала: “никак, никогда”.

Анна слышит. Звучит двусмысленно. К вопросу о значении “не” и “ни” и о бессознательном.

Гюг и Ив

Я сомневаюсь, есть ли у меня лучший друг. Иногда просыпаюсь и не понимаю, сколько мне лет. Я поставил свои часы на десять минут вперед, чтобы никогда не опаздывать, но все время помню про эти лишние десять минут, а это все равно что их нет. Я хотел бы опубликовать книгу, озаглавленную “Заурядная книга”, в издательстве под названием “Из-под полы” и в серии “Последний разбор”, чтобы можно было сказать, что я напечатал из‐под полы заурядную книгу последнего разбора. Однажды меня бросила женщина, и я разрезал матрас пополам, чтобы не спать на том месте, где лежала она. Я вечно не могу найти ключи, когда спешу.

Я люблю спать на прохладной подушке. Я знал человека по фамилии Невой, который представлялся так:

“Невой. Как «не вой» без пробела”. Охотно бы наведался к чертовой матери. Я раз десять смотрел по телевизору, как на индонезийский берег обрушивается цунами. У меня есть кеды, кроссовки, скальники (два раза надевал), походные ботинки на шнурках, черные мокасины, черные туфли, шлепанцы, сандалии с подошвами из покрышек, желтые ласты. Я знаю, что мой самый любимый фильм не так уж хорош. Я часто думаю, что изменилось бы в мире, если бы меня не было.

Ив откладывает первую книгу Гюга Леже “Определение”. Череда из тысячи почти бессвязных фраз, которыми писатель набрасывает автопортрет. Гюг накануне вечером у себя дома пустил себе пулю в рот. Анна уехала на несколько дней в Берлин и, наверное, еще ничего не знает. Ив тотчас написал для “Либерасьон” небольшой некролог и через знакомого журналиста добился, чтобы его поместили в газету вместо другой, уже сверстанной в эту полосу статьи. Он говорил в нем, что последняя книга Гюга “Автолиз”, по сути, не была ни “заранее обнародованным завещанием”, ни этаким “очистительным средством, которое, как ожидали его друзья, раскрыло бы для него новую творческую стезю. Нет, «Автолиз», самое законченное его произведение, не нуждалось в черном прожекторе самоубийства и вовсе не обязательно предвещало его”.