И корабль плывет... (СИ)

-И не стоит этого делать, - сдержанно продолжаю, вновь отслеживая его взгляд. - Я должен напомнить, что с самого начала не одобрял эту идею...

-Но нам нужны деньги...

Ненавижу, когда этот идиот оказывается прав. Просто ненавижу.

-Верно, нам нужны деньги. Потому - и только потому - я согласился взять на борт это создание, - с каждым словом я впускал в глотку все больше холода и это было далеко не самой приятной из вещей. - Держитесь от нее подальше до самого конца плавания, благо осталось уже совсем чуть-чуть...

-Так ли это? - фыркнул Небесный Наш. - Каждый выход в море - это игра, причем слепая. По одному только компасу...

-Рекомендую радоваться, что мы там, где хотя бы компасы работают, - огрызаюсь я в ответ. - Будь мы у берегов Железной Республики, например...

Видеть, как физиономию Эллиса страх мнет и тянет - то еще удовольствие, но от этих слов и мне не по себе, говоря откровенно. Мы оба слышали те истории. Когда в аду разгорелось совершенно новое пламя, пламя революции, стоило, наверное, ожидать, что они зайдут самую малость дальше, чем в мире, что лежит под солнцем. Революция увенчалась успехом и все прошлые законы были торжественно отменены - все до единого, включая законы природы.

-Осталось недолго, - решив, что напугал Небесного Нашего достаточно, стараюсь я подсыпать в голос ободряющих ноток. - Через два-три дня мы уже увидим огни Лондона.

Если, конечно, с ним ничего за это время не случилось. Как минимум раз в год наши карты - и без того составленные почти на глазок - приходится перерисовывать только что не с нуля.

На ответ капитан поскупился - отлепившись, наконец, от ограды, он ковыляет к себе, повесив голову. Я знаю, что у него на уме, очень хорошо знаю. Но, к счастью, тот ключ все еще у меня.

В каюте Нори всегда темно, но даже когда кто-то - обычно я - приносит сюда немного огня, немного света, она не жалуется. В каюте ее всегда царит жуткий холод, и каждый раз, когда мне не открывают слишком долго, я начинаю воображать, в какой позе обнаружу ее давно окоченевшее тело. Дверь за мной захлопывается, и я плетусь сквозь тьму, привыкая к ней, а поводырь мой, чья маленькая ручонка утопает в тяжелых флотских рукавицах, слеп, слеп уже всерьез.

Мы зажигаем свечи и я вижу то, что мне позволяют их трепещущие огоньки. Я вижу хлипкий деревянный стол, к которому прислонено заряженное ружье. Вижу коробку, набитую сломанными часами и серебряными ложками, блюда и подносы, несколько пар башмаков, гвозди, коробки с патронами, нитки и иголки, грязные полотенца, куски мыла, две потрепанные Библии, зубные щетки в стакане, ножи, мотки бечевки...вижу слишком много, чтобы голова не шла в пляс.

Вижу ее. Худая фигурка в плотном багряном жилете, с шарфом вокруг глотки, с грязно-рыжими волосами, что валятся на шею, на плечи. Лицо человека, что родился здесь, родился уже после Падения: бледное, словно и вовсе бескровное. Нори почти никогда не улыбается - очень боится, что собеседник увидит лишний зуб в верхнем ряду. Нори почти никогда не снимает своих тяжелых темных очков, да и незачем - за ними давно уже нет ничего живого.

Каждый раз, когда кто-то начинает о том разговор, звучит вопрос, какой выродок подсунул ей шкатулку с солнечными лучами. Каждый раз она крепко стоит на своей лжи, на своей сказке, твердит, что видела какую-то огромную страшную машину - где-то там, далеко на юге...

Мы зажигаем свечи. Отлично ориентируясь в своем больше похожем на кладовую жилище, Нори достает откуда-то стаканы, а я вытягиваю из шинели свою драгоценную серебряную фляжку.

Не знаю, используют ли еще там, наверху, лауданум или медицина измыслила что-нибудь поэффективнее. Не знаю, и, честно говоря, мне на то плевать - ни я, ни Нори без него уже не можем. Когда-то - сейчас это время кажется сказочно далеким - я делал все по совету врача, разводя четыре капли опиума в бокале с дешевым вином. Потом капель стало восемь, еще позже - десять. И, наконец, я почти с восторгом обнаружил, что готовый препарат, смесь из равных частей опиума и спирта, помогает куда лучше.

Раны, боль от которых я глушил когда-то этой настойкой, давно сгинули, оставив на память о себе лишь несколько жутких шрамов. То, что я пытался забить, запрятать поглубже в себя в годы последующие, увидеть было нельзя - да и тело ко всему этому отношения никакого не имело...

Мы зажигаем свечи. Мы - большей частью я - тихо говорим, расплачиваясь самой ценной валютой из всех, что есть в аду. Мы рассказываем истории.

Я постепенно осушаю свой стакан. Я слушаю новорожденные предания о новых богах, к которым обратились в отчаянии люди, слушаю о Соли, Камне и Буре, ведь врага надо знать в лицо. Я слушаю о ложных звездах и о том, что это всего лишь светлячки с Луны, что прижились на потолке пещеры. Я слушаю о разумных обезьянах, ворующих души и о птицах-пророках, что точно знают срок, отмеренный каждому человеку, незадолго до смерти выкрикивая его имя. Я слушаю про спрятанный где-то на севере Ирам, город столпов, и о прорехе в нем, сквозь которую в мир течет будущее.