И корабль тонет…

– Мне тоже так показалось. С ней легко общаться.

– У меня такое же впечатление. Хотя разговаривал с ней всего один раз. Если вы подружитесь, я буду только рад.

– Это так важно? – вдруг спросил Филипп.

Эта манера сына огорошивать неожиданными вопросами ему решительно не нравилась. Но придется с ней смириться. Или попытаться как-то ее изменить? Попробовать поговорить с Мариной, пусть она постарается воздействовать на него.

– Мне кажется, ты слишком замкнут. И это тебя самого тяготит.

Филипп молчал и при этом смотрел куда-то в сторону.

– Да, иногда, – вдруг признался он.

– Вот видишь! – сам не зная чему, обрадовался Шаповалов. – Если ты не станешь замыкаться в себе, ты проведешь прекрасные каникулы. Все зависит только от тебя.

– Я подумаю над твоими словами, – пообещал Филипп.

– Куда бы ты хотел, чтобы мы направились?

– Мне все равно. – Юноша чуть-чуть помолчал. – Ты же говоришь, что тут много прекрасных мест.

– Ты в этом убедишься. Только никому не говори. Это будет для всех сюрприз. Мы тихо тронемся ночью, когда все спят. А когда проснутся, то обнаружат, что уже в открытом море. Как тебе моя задумка?

– Мне бы она не понравилась.

Шаповалов помрачнел. Но даже из-за сына он не намерен менять своих решений.

– Ты увидишь, как это будет здорово. Обещаешь никому не говорить?

– Да, – после короткой паузы ответил Филипп.

25

Ромов всегда считал себя, если уж не наглым, то, по крайней мере, человеком далеко не стеснительным. Да и профессия и тот мир, в котором он вращался, не позволяла быть мягким и не решительным. Иначе, сомнут, как бумажный кулек, выбросят, как ненужную тряпку. С некоторыми излишне щепетильными его знакомыми все так и происходило. А ведь многие из них были не без способностей. Но не умели работать локтями, а когда нужно – и кулаками. Ромов считал, что он в этом искусстве тоже отнюдь не виртуоз, иначе бы давно был на высоте. Но все же кое-чего из этого арсенала у него получалось, благодаря чему кое-чего и добился, чем по праву гордился.

Но сейчас, стоя перед дверью в каюту Шаронова, он испытывал непонятное смущение. Этот человек вызывал в нем странные, не совсем понятные чувства. Когда-то он считал его своим кумиром. Но это было довольно давно, хотя теперь он понимает, что их остатки сохранились в нем, как реликтовое излучение во Вселенной. И все же дело заключалось не только в этом, было что-то еще, что вызывало у него какое-то особое почтение к нему. Хотя ясно сформулировать, что именно он не мог. Да особенно и не пытался. Но вот что точно он хотел, это признание значимости своей особы со стороны Шаронова. Но пока он даже по-настоящему его не замечает, хотя по первоначальному замыслу, который пока никем не отменен, сценарий должен стать их совместным детищем. Но при этом Шаронов не пытается установить с ним каких-то контактов, не то что творческих, но и даже человеческих. И это вызывало у Ромова острую обиду.

Но раз Шаронов не желает идти к горе, то он сам к ней пойдет. Хотя хотелось, чтобы это движение было бы обоюдным.

Ромов, наконец, осторожно и тихо постучал. Дверь отворила его жена.

– Евгений Вадимович, проходите, – без всякого удивления сказала она, словно ждала его визита.

Ромов прошел в каюту и сразу же нашел взглядом Шаронова. Тот сидел за компьютером и что-то изучал. Он быстро взглянул на вошедшего, но на его лице не появилось никакого выражения. И Ромов вновь ощутил прилив обиды.

– Садитесь, – приветливо произнесла Ольга Анатольевна. – Вы правильно сделали, что зашли. Нам надо получше узнать друг друга.

При этих словах Шаронов снова оторвал взгляд от компьютера, но посмотрел не на Ромова, а на жену.

– Я тоже так считаю. Поэтому и решил зайти, – произнес Ромов.

– И правильно поступили, – вдруг произнес Шаронов. Он встал из-за стола и пересел поближе к Ромову.

– Я хочу вам сказать, что восхищаюсь вашими сценариями, – произнес Ромов.

– Я их давно не пишу, – быстро ответил Шаронов.

– Я знаю. И очень сожалею.

– С какого-то момента это занятие перестало меня интересовать.

– Я кое-что слышал о вашей новой деятельности. Но все равно это потеря для нашего кинематографа.

– Вы так думаете?

– Убежден!

– А в убежден в обратном. Может, когда-то кино приносило пользу общества, но те времена остались в далеком прошлом. Сейчас же кино, как губка, вобрала в себя все недостатки, все пороки, всю убогость современного мира. И если оно чему-то способствует, то только одному – делает его еще хуже. И такому кино я не желаю служить. Поэтому и ушел. Такова моя позиция.

Ромов какое-то время молчал. Кроме глухого раздражения никаких иных эмоций слова Шаронова у него не вызвали. Легко ему говорить, в свое время он на этом деле заработал кучу денег, стал известным. А когда нет ни того, ни другого, что делать?

– Я понимаю вас, хотя не совсем разделяю ваше убеждение, – осторожно произнес Ромов. Что бы он не чувствовал Шаронову, но портить с ним отношения для него – это пока непозволительная роскошь – Мне кажется, у кино есть еще большой потенциал.