И на дерзкий побег

— Систему не поломаешь. Ладно. Кто хочет постираться?[50] — достал из кармана засаленную колоду.

Желающие сразу же нашлись.

— Только не у нас. Валите в другое место, — сказал из своего угла Лосев, не терпевший карт.

Шаман играл виртуозно, был в этом деле мастер. На кон ставились сахар с махоркой, реже трофейные портсигары, зажигалки и перочинные ножи.

На одном из перегонов в конце состава возникла стрельба. Паровоз ту же сбавил ход, зашипели тормоза. Стал. Вдоль вагонов понеслась охрана.

— Не иначе кто-то сбежал, — предположил Шаман. — Ховай всё лишнее, мужики. Будет шмон.

Их вещмешок с продуктами давно лежал в нычке[51], устроенной в головах за обшивкой теплушки. Не ошибся Шаман. Спустя короткое время донеслась команда. По гравию затопотали сапоги, откатились двери. Всех выгрузили и построили вдоль состава.

— На колени, твари! — заорал начальник конвоя, а шеренга краснопогонников напротив лязгнула затворами винтовок и ППШ. Часть заключенных исполнила команду, другая нет. «Огонь!» — махнул начальник пистолетом. Над головами пронесся свинцовый дождь. Опустились все, кроме Лосева. Тот, побледнев лицом, остался стоять.

Начальник приблизившись, взвел курок «ТТ».

— Считаю до трех! Раз, два…

Шаман, стоявший на коленях сзади, рванул за стопы. Николай повалился лицом вниз.

— Так-то лучше, — скривил губы старший лейтенант. Сняв с боевого взвода, сунул пистолет в кобуру. Обернулся: — Начинай!

Конвойные по двое запрыгнули в теплушки. Начался шмон. Длился он почти час. Нашли несколько финок с ножами, две бритвы и миниатюрный, похожий на игрушку браунинг. Начальник кивнул, унесли в штабной вагон.

— А теперь беглецов! — приказал сержанту.

От последней теплушки за ноги приволокли двоих. В измазанных кровью задравшихся, прошитых пулями гимнастёрках.

— Так будет с каждым, кто попытается сбежать! — начальник прошёлся перед стоящими на коленях. — Всем трое суток без горячего! Встать! На погрузку!

Конвойные, охаживая заключенных прикладами, загнали всех в теплушки. Закрылись двери, лязгнули опускаемые крюки. Спустя короткое время по вагонам прошла дрожь, набирая ход, завертелись колеса.

— Зверьё, — сняв очки, протер стёкла грязным носовым платком замполит.

— Обычный конвой, — хмыкнул Шаман. — Вот лагерные, те звери. А ты, Никола, не при буром, — покосился на майора. — Он мог тебя запросто пустить в расход. А потом списать на побег. Как тех горемык.

Лосев молчал, отвернувшись к стенке. На душе было погано.

Три дня питались всухомятку, запивая пайку водой. Дошло дело до заначки, поделились с соседями. Чуть позже узнали, что беглецов было трое. Один ушел. Ребята разобрали часть пола в теплушке и выбрасывались на ходу.

— Да, тут смелость нужна, — пожевал соломинку Громов. — Остальные сдрейфили.

— Или не успели, — возразил Трибой.

Как-то ночью (поезд шёл по тайге) состав основательно тряхнуло. Заскрипели тормозные колодки. Встали. Через полчаса по составу прошла дрожь, снова тронулись. А в обед кроме хлеба впервые за всю дорогу выдали наваристый суп. Ночью паровоз сбил матерого медведя. Конвой забрал мясо, а заключенным сварили первое из костей и потрохов.

— Жирный был мапа[52], — обгладывая кость, довольно урчал Василий.

— Почему мапа? — спросил Громов, активно черпая ложкой.

— Так у нас уважительно зовут медведя. Типа старый и мудрый человек.

— Как погляжу, у вас все звери люди, — рассмеялся Трибой.

— Это хорошо. А вот если люди звери, плохо, — философски изрёк удэге.

Поезд уносил их всё дальше, жара спадала. Сибирь кончилась.

— За ней Дальний Восток, — пробубнил Шаман. — Край света.

Пейзаж тоже разительно поменялся. Вместо средне-русской равнины теперь тянулась сплошняком тайга с каменными гольцами[53] и волнистыми увалами, в долинах холодно мерцали реки и озёра. Небо стало выше и бледнее, в зелени лесов появилась желтизна.

Однажды утром в теплушке почувствовался сладковатый запах. К такому привыкли на фронте. Причину определили быстро: власовцы под нарами задушили своего и несколько дней получали на него хлеб с баландой. На очередной стоянке сообщили конвою, тот воспринял всё спокойно. Начальник приказал вытащить, сактировать и закопать под насыпью.

В одну из ночей, когда кругом стоял храп, Лосев рассказал друзьям, что у него в голенищах сапог деньги.

— Сколько? — тихо спросил Трибой.

Николай назвал сумму. Громов даже присвистнул. На него зашикали.

— Будем охранять, — дохнул на ухо Шаман. — На них в зоне много чего можно.

Миновав Читу и Хабаровск, выехали на побережье Татарского пролива. Вдоль него тянулась затянутая туманом горная гряда, внизу — обширная бухта с морскими судами и посёлком. Здесь железная дорога заканчивалась.

Алела утренняя заря. Стали выгружаться.

Далее, уважаемый читатель, следует сделать отступление.