И не осталось никого

Бенни явился за бабками. Мы не могли поверить. С какой это стати Бенни должен получить с этого прибыль?

— Он был в моем списке, — с невинным выражением на лице заявил он.

Тут мы все закричали: Бенни! Прекрати!

— Прекратить что? — воскликнул он. — Он был первым в моем списке! Таковы правила!

Бенни говорил правду. Таковы правила «скорбного списка знаменитостей». Мы все сдали по десять баков.

После ухода Брицца мы обнаружили, что у него все-таки была кой-какая семья — брат с румянцем завсегдатая клуба здоровья. Мы его назвали Брусничный Брицц, за цвет кожи. Он, наверно, ни разу в жизни сигареты не выкурил. Впечатление было такое, будто старина Брицц, сняв с себя жуткую маску, оказался толстомордым и краснощеким. Мы выразили брату наше сочувствие. Подготовив себя, некоторые из нас отважились подойти поближе к покойнику. У Брицца в гробу был намного более здоровый вид, чем у Брицца за рабочим столом. Потом уже мы сидели в церкви и пытались вспомнить о нем что-нибудь.

Вспомнилось только одно — как мы стояли с ним в парковочном гараже и ждали, когда латиносы в галстуках-бабочках пригонят наши машины. В кулаке мы зажимали долларовую бумажку на чай. Ну и холодища тогда была. Ветер до нас не доставал, и стояли мы в ярком свете гаража, но Чикаго в феврале, если позволительно цитировать Брицца, был холоднее, чем сиська ведьмы в леднике. Он продолжал называть холодильник ледником. Однажды он сидел за своим столом и рассказывал нам, что, когда был мальчишкой, лед привозили по заказу.

«Вот какой я старый, — признался нам тогда Брицц в один из редких моментов откровенности. — Я еще помню, как доставляли лед».

«А Австралию ты не называл землей Тасмана?» — спросил Бенни.

«Нет, я стар, но уж не настолько», — сказал Брицц.

В этот момент в дверях Брицца появился Джо Поуп и спросил, готовы ли у него заголовки. Вот о чем мы говорили со стариком Бриццем в ожидании своих машин в последнем морозном феврале его существования в качестве одного из нас — о некоторых чертах характера Джо Поупа. Как мы ни старались, ущучить Брицца нам не удалось. Его машину пригнали первой. Серый «пежо», когда-то имевший классный вид, но теперь порожки у него проржавели, повсюду вмятины. Но внутри был вообще полный бардак. Всякая дрянь… дерьмо… скопившийся мусор (как еще это назвать?) заполняли заднее сиденье под самую крышу. В основном это была бумага, но мы видели и придавленную к стеклу зимнюю шляпу, чехольчик для термоса, нераскрытую упаковку колготок телесного цвета и всякое такое. Вдоль кромки двери мы разглядели разбросанные монеты и красные пластиковые дома из игры «Монополия».

«Брицц, — ухмыльнулся Бенни, — это у тебя что — доплата за дилерскую деятельность?»

«Вы что, ребята, в первый раз видите мою машину?» — с гордостью спросил Брицц.

«Так это у тебя — машина?» — спросил Ларри Новотны.

Он присел, согнув ноги в коленях, поправил шапочку с символикой «Кабс» на лысеющей голове и уставился сквозь стекло на груду мусора внутри. Переднее пассажирское сиденье было едва ли лучше заднего. Но для водителя имелась маленькая ниша перед рулевым колесом. Мы не могли не спросить себя: что за люди содержат машины в подобном состоянии? Неужели он действительно из таких?

Парковщик вылез из машины и передал ее Бриццу, но Брицц никогда не платил чаевых. Еще одна его заморочка: он обычно никуда не выходил в обед, а ел сэндвичи с колбасой. А если и отправлялся с нами поесть, приходилось доплачивать за него чаевые, чтобы не обижать официантку, отчего мы его тут же начинали ненавидеть.

«Зато у меня есть чаевые для тебя, — ответил Брицц, когда кто-то спросил его, что он так жмется. — Никогда не бери деревянных пятицентовиков».

Мы это сто раз от него слышали: «Никогда не бери деревянных пятицентовиков», и у нас в конце концов просто руки стали чесаться от желания взять и огреть его дубинкой по голове. Если не считать той неожиданности с машиной и его получасового разговора с парнем из персонала в день, когда его выперли, старина Брицц был невыносимо скучен в своей предсказуемости. Он приходил на службу, вычитывал корректуру в очках, какие выпускались полвека назад, и в 10.15 выходил на первый перекур. Господи Иисусе, мы до сих пор мысленным взором видели, как он стоит на январском морозе в одной только шерстяной безрукавке, физиономия как у гончей, и затягивается тоненькой сигаретой. Он возвращался, воняя, как пепельница с пятьюдесятью окурками. В четверть первого Брицц доставал сэндвичи с колбасой, а с ними термос черного кофе, который он готовил дома, потому как, по его словам, то, что готовили у нас, было на его вкус слишком уж изысканно.