И не осталось никого

У Карла был интоксикоз. Когда мы посетили его, губы у него потрескались, а кожа выглядела как обветренная. В последний раз все вместе мы были в больнице у Брицца.

— Надеюсь, ты не кончишь, как он, Карл, — ухмыльнулся Джим Джеккерс.

— Джим, — возмутилась Марсия, — если ты собираешься отпускать такие дурацкие шутки, то постарайся, чтобы они были хоть немного смешными.

Она снова повернулась к Карлу.

— Не обращай внимания на этого идиота, — сказала она, — Как ты себя чувствуешь?

Карл лежал под капельницей на нескольких больших белых подушках.

— В глазах все двоится и кажется красным, — ответил он.

На это нам было чрезвычайно трудно что-либо ответить.

Все двоится и кажется красным? Ну, ничего, Карл, это пройдет. Это всего лишь временный побочный эффект неизлечимой мозговой болезни.

— Карл, — сказал Бенни, — ты очень скоро встанешь на ноги.

— А на пианино я смогу играть? — устало спросил Карл.

Вел он себя в последнее время настолько необычно и с его языка срывались такие странные вещи, что эта старая шутка прошла мимо наших ушей и кто-то от чистого сердца ответил:

— Конечно, Карл. Ты непременно снова будешь играть на пианино.

— Я пошутил, — сказал Карл, вяло приподнимая руку, видимо, давая понять, что его руки никогда не играли на пианино, — Слушайте, а Джанни здесь?

К этому времени все уже знали, что Карл воровал у Джанин лекарство.

— Ее сейчас здесь нет, Карл, — участливо произнесла Женевьева, которая стояла по другую сторону кровати от Марсии. — Но она просила передать тебе ее наилучшие пожелания.

На самом же деле Джанни сидела у себя в кабинете и пыталась вычислить, какой урон ее запасам лекарств нанес Карл. Возникало такое впечатление, что трехмесячного запаса Карлу оказалось мало, он отошел от предписаний на этикетке и в течение нескольких, недель возвращался к столу Джанни по вечерам, чтобы брать все новые лекарства, проводя опасный и неконтролируемый эксперимент.

Как на лице ребенка, ударившегося головой, не сразу появляется гримаса боли, так и на лице Карла известие об отсутствии среди нас Джанни медленно отразилось борьбой с желанием разрыдаться.

— Карл, ты хочешь, чтобы мы заглянули к тебе попозже? — мягко спросила Женевьева. Она наклонилась над ним, и прядь волос выбилась из-за ее уха и повисла. Ей пришлось убрать волосы назад, что Женевьева и проделала с природным изяществом, неизменно сопутствующим ей, когда она делала что-нибудь со своими неземными волосами. — Карл, ты хочешь, чтобы мы пришли?

— Я хотел сказать ей кое-что. — Карл закусил верхнюю губу.

— Хочешь, я ей передам?

— Я хотел спеть ей песенку.

— Песенку? — переспросила Женевьева.

— Я хотел спеть ей песенку, — сказал Карл.

Выйдя в коридор, мы сообщили доктору о том, что Карл последние несколько недель говорил и делал всякие странности.

— Чему уж тут удивляться, — пожал плечами доктор. — Он напичкал себя лекарствами, причем дозировки были немыслимо высокие.

Врач повернулся к Мэрилин и заверил ее, что они выводят токсины из организма Карла и надеются, никаких необратимых изменений у него не произошло. Когда они доведут детоксикацию до конца, ему назначат курс лечения — правильные лекарства, правильная дозировка, и Карл снова будет чувствовать себя наилучшим образом.

Мы подумали — это все равно что сказать: «Карл снова будет играть на пианино». И вообще — был ли у него когда-нибудь этот «наилучший образ»?

Мэрилин, привлекательная блондинка с короткой стрижкой, тоже одетая в медицинский халат с бейджиком, поблагодарила доктора, назвав его по имени. Он улыбнулся и легонько сжал ее плечо.

Когда он ушел, Мэрилин повернулась к Тому Моте и сказала:

— Спасибо вам за помощь.

— Я не собираюсь извиняться за то, что не помог раньше, — вскинулся Том, — И я не собираюсь извиняться за то, что наорал на вас по телефону. — Он вел себя как ребенок, потому что, говоря с Мэрилин, не смотрел ей в глаза. — Я не могу извиняться за то, в чем не чувствую себя виноватым.

— Я не просила у вас никаких извинений, — заметила Мэрилин, которая с высоты своего роста вполне могла смотреть на него сверху вниз. — Просто я хотела вас поблагодарить.

Она пошла прочь, но Том окликнул ее:

— Вы не возражаете, если я задам вам вопрос?

Мэрилин повернулась. Том направился к ней и, как нам показалось, подошел слишком близко и наклонил вбок бритую голову, как он это делает, когда волнуется. На нем был коричневатый плащ, который он надевал, видимо, для того, чтобы казаться выше. Незастегнутый пояс болтался в штрипках.

— Из чистого любопытства, — сказал Том с жуткой самодовольной ухмылкой. Было что-то отвратительное в том, как он упорно не смотрел ей в глаза, только на шею. — Почему он счел нужным нажраться лекарств чуть не до смерти? У вас, как у практикующего врача, есть на это ответ? Что должен сделать один человек, чтобы довести другого до попытки самоубийства?

Мэрилин, ошеломленная, молчала.

— Я это спрашиваю из чистого любопытства, — добавил он, пожав плечами.

Такое хамство — мы ушам своим не могли поверить. Том ударил ниже пояса.