... и незабудкой цветя (СИ)

Папирус забывается и протягивает руку, касаясь его запястья. Санс снова вздрагивает, но не двигается с места, не отнимает руки. Папирус ничего не делает, только осторожно касается тыльной стороны ладони, ощущая, как скользят меж пальцев лепестки.

— Что же изменилось, Санс?

«Я».

Всё, на что смотрит Папирус — покрытая цветами маленькая кисть. Ему почему-то страшно взять её в свою, и не получить ответа, хоть это уже не сон. Всё равно. Реальность зачастую бывает куда хуже.

— А что насчёт меня? Ты помнишь, что я сказал сегодня вечером, а? — Папирус говорит это, зная, что больно будет ему самому, но всё равно продолжает. — Я не меняюсь. Я всегда буду таким.

Он отрывает глаза, чтобы встретиться взглядом с Сансом, и неожиданно обнаруживает, что в глазнице того уже горит алый огонь. Но, вопреки всему, это не гнев, а только лёгкое раздражение и... вина? Папирус не уверен, что правильно распознаёт эмоции.

А потом Санс переплетает их пальцы, и внутри Папируса что-то разрастается огромным воздушным шаром.

«Я никогда так не говорил», — Санс даже не жестикулирует, просто показывает, используя одну руку, но Папирус всё равно понимает. — «Флауи рассказал мне, что произошло. Это ложь. Никогда не говорил».

Папирус выдыхает, поняв, что уже несколько секунд не дышит. Это глупо, чудовищно глупо.

Но, кажется, это всё, что он хотел услышать. Даже если это очередная ложь.

***

— Где ты был? — спрашивает он вполголоса. В темноте комнаты полуприкрытые глазницы Санса блещут багровым; он задумчиво смотрит на грудь Папируса и размеренно дышит, не торопясь отвечать. Папирус глядит на особенно крупный цветок за ухом брата, и клянёт себя за дурацкий вопрос.

Расплывчатая просьба остаться вылилась в то, что теперь они ютятся в его комнате, на неожиданно узкой односпальной кровати. Какие-то первые минуты Папирус честно пытался сохранить меж ними дистанцию, но в результате чуть не упал на пол. В любом случае, Санс не очень возражал, когда он аккуратно подвинул его к стене и приобнял, удерживая их тела в таком положении. Санс не поднимал головы, и Папирус уткнулся носом ему в макушку, опасаясь встречаться взглядом. Руки их всё ещё сплетены, и он ощущает крошечные бутоны меж фаланг, их отрезвляющий холод и шёлковистость. Вторая рука, которой он держит брата, лежит на его спине, и Папирус может прощупать каждый позвонок сквозь тонкую ткань футболки — от этого знания душа его пульсирует под рёбрами. Он надеется, что Санс не заметит.

Цветы, покрывающие череп, пахнут так безумно сладко, будто никогда не источали горечь. От этой сладости кружится голова; Папирус задаёт вопрос, потому что хочет хоть как-то отвлечься от мыслей о цветах и чересчур открытом и близком Сансе. И не то чтобы он расположен сейчас слушать нытьё о девчонке в очередной раз, или действительно собирается отпускать его руку ради нескольких жестов, но это лучше неловкого молчания. Это лучше чего бы то ни было.

Папирусу еле удаётся сдержать прерывистый вздох, когда Санс прижимается лбом к его ключицам. Это совершенно невыносимо. Только он ещё не решил, невыносимо хорошо, или невыносимо плохо.

Санс всё же высвобождает руку, но жесты его кажутся медленными и ленивыми. Он так и не поднимает глаз.

«Я был у Альфис. Хотел узнать что-нибудь о цветах».

— О.

На этом его словарный запас вдруг заканчивается. Папирус часто думает о цветах, но абсолютно не с научной точки зрения. Все его размышления сводятся к тому, что он винит во всех бедах человека и злится на мягкотелость брата, а после этого возвращается к вопросу о том, чем Санс всё это заслужил. Папирус не смог бы посмотреть на ситуацию с другого угла, даже если бы захотел.

Но Санс — Санс другое дело.

— И что она сказала?

«Пока ничего. Ей нужно больше времени. Альфис никогда прежде не сталкивалась с такой болезнью».

— Это ничего, — бормочет Папирус, против воли вдыхая аромат цветов. — Никто ещё не сталкивался.

Он помнит Альфис весьма смутно, поскольку они редко пересекаются. Территория Папируса — Сноудин, а учёная живёт в Хотлэнде, куда чаще заглядывает Андайн. Кажется, они подруги? Папирус не уверен. Он мало что знает об Альфис, только по рассказам Андайн, которая ненавидит хлюпиков, но почему-то делает исключение для неё одной. В принципе, Папирус может понять — должность королевского учёного не даётся просто так, однако его самого передёргивает от одного вида Альфис, и вряд ли эту неприязнь можно как-то перебороть.

К тому же он не знает, может ли она как-то навредить Сансу. Папирус осторожно оглядывает брата, но не находит на нём никаких отметин; цветы тоже остаются нетронутыми. Имя Альфис никогда не звучало в упоминаниях о драках, и Папирус даже не уверен, что она вообще может сражаться, однако есть ещё тот проклятый робот, которого она соорудила несколько месяцев назад — этот мерзкий Меттатон. Папирус на дух его не выносит, но помнит, что в его железном теле спрятаны многие колюще-режущие предметы, которые легко могут оборвать чью-то жизнь. Ему же лучше, если это не будет жизнь Санса.