И ни на одно мгновение дольше

– Я мигом. Я бегом, – обрадовался тот.

Саша так быстро умчался, что Павел Петрович не успел даже отказаться.

– Пустой человек, – услышал он за спиной голос деда Захара. – Пока Дарья жива была, она его в кулаке держала, а как померла, он и загулял. Работать не работает. А ведь не дурак. Больше прикидывается.

– Здравствуйте, – повернув голову, поздоровался Павел с хозяином. – Наверное, не надо было ему денег давать…

– Что должно произойти, то все равно произойдет, – скороговоркой тихо произнес Захар. – Давайте чаю попьем с черничным  вареньем. Прямо здесь, в садике. Я уже заварил.

Не успели они принести из дома чашки, как Саня вернулся. Павлу показалось, что он чем-то встревожен.

– Вот, к чаю, – он поставил на стол бутылку водки и неуверенно присел на край скамейки.

– Ты пей, если хочешь, а мы лучше чайку с вареньем, – ответил дед Захар за двоих.

– Ну как хотите, – не стал уговаривать Санек. Он торопливо открутил крышечку с бутылки, налил водку в белую чашку, разрисованную большими розовыми цветами, и без промедления выпил.

Павел Петрович тяжело вздохнул. Он бы и сам с удовольствием опрокинул рюмочку с лечебными целями здесь, в тенечке под деревьями, но ему было неловко перед хозяином.

– Зачем же ты икону продаешь, если она тебе о жене напоминает? – строго спросил дед Захар.

Санек почесал лоб и, сдвинув вбок прядь жидких волос, показал большущую, уже очень давно полученную шишку. Потом покрутил головой, чтобы ее было лучше видно, и радостно пояснил:

– Вот что-что, а память о ней у меня всегда с собой, – похвастался он. – Как-то летом после бани вышли мы с супругой на свежий воздух охладиться. Она в простынку завернулась, а я так… без ничего. Попробовал я к ней приласкаться: больно мне ее размеры нравились. Ущипнул за задницу. А она мне в ответ кулаком по лбу. Я в стенку, от стенки в поленницу, а по ним сполз на землю. У нас как раз там крапива до пояса. Ядреная… Я на нее и сел… После этого уже ни к жене, ни к кому другому не ласкаюсь. Вот такая память. Поставила метку. Теперь с женщинами не могу. Только о них подумаю, то сразу причинное место жжется и чешется. Ну и побаиваюсь я немного. Обидно, конечно, потому что женщин свободных у нас в деревне полно. Редко какой мужик до пятидесяти доживает – одни вдовы кругом.

– Получается, ты теперь как евнух в гареме? – рассмеявшись, спросил Павел Петрович. – Только облизываешься?

– Да, наверно так. Это мне в наказание за грехи. Я же по молодости ни одной юбки не пропускал. А как женился, еще больше гулять стал. Вот Дарья перед смертью своей мне будто отомстила.

– Все равно иконы продавать не следует, – проворчал дед Захар.

– А сам-то ты, дедушка, какой веры? – спросил Санек, опять наливая себе в чашку. – Креста вроде на тебе нет.

– Я-то? – дед пожал узкими плечами и посмотрел на голубое небо, чуть просвечивающееся сквозь густые ветки деревьев. – Я простой веры. Бог один, а земля круглая. Каждому воздастся по заслугам. Кому повезет, как тебе например, то на этом свете. А кто сильно нагрешил, то где-то в другом месте, там, где уже ничего не исправишь.

– Красиво ты говоришь, – Саня выпил, поморщился и постучал по многочисленным карманам своей камуфляжной куртки в поисках сигарет. –  А ты, историк, как думаешь? – спросил он у Павла.

– Мне кажется, что вера – дело очень личное. Не стоит ее выставлять напоказ.

– Так-то оно так. Только вот везде написано «не укради», а то боженька накажет. А посмотришь вокруг – наказаны только те, кто живет честно, – он нашел сигареты и, с удовольствием откинувшись на спинку скамейки и закинув ногу на ногу, закурил. – Может где-то там… не пойми где… их и накажут. Только я не видел ни разу, чтобы с нашего кладбища из могилки кто-нибудь выходил. Все тихо лежат, скучают. И им уже ничего не надо. Ни воздаяния, ни наказания, ни земель райских, – водка сделала свое дело, и Санек уже не мог остановиться, ему хотелось поговорить. – Коммунисты за семьдесят лет много, конечно, напортачили, но от этих поповских сказок нас отучили. «Религия – опиум для народа», – он попробовал рассмеяться, но закашлялся от табачного дыма и разозлился. – Те, кто их сочиняют, сами, конечно, не верят – иначе они стали бы богатыми. Поэтому они сами по себе, мы здесь сами по себе, – он отбросил в кусты недокуренную сигарету и хлопнул себя по животу. – Вот ты, дед Захар, вроде и не русский, да и веры не пойми какой, а мне будто родня. А наш глава района, вроде и местный – сын Нинки Акиньшиной с кривого дома, что за сельпо, – а для меня он, как басурман. А я для него еще хуже – пустое место, с которого и взять-то нечего. Так что нет никаких земляков. И никаких выдуманных русских, англичан или немцев… Есть бедные, есть богатые. А других делений нет.