...И никто по мне не заплачет

Рубашка, вывешенная для просушки из окна первого этажа, махнула рукавами по голове девочки. Из прачечной вырвались клубы пара. Фрау Блетш кипятила мужние спецовки. Остаток картофельного салата шлепнулся во двор из окна третьего этажа.

Дело рук вдовы Штоль, старой неряхи. Она хотела швырнуть салат через забор в садик, но плохо прицелилась. Теперь бледная девочка проговорила: «Белоснежка с розочкой! Как жениха — да ножичком!»

Мышь с глазами, как черные бусинки, высунула голову из норки, посмотрела сначала налево, потом направо, как при переходе улицы, пискнула какое-то предостережение и скрылась с быстротою молнии. Окна, выходящие во двор, были растворены. Будильник нудно рубил время на одинаковые куски. На терке терли картошку, тарахтела кофейная мельница. Перед кухонной дверью «Старых времен» лежала такса-ублюдок Иерихо и раскрывала пасть, ловя синюю муху, только что стартовавшую со шницеля на кухонном столе. Но Иерихо не удалось ее поймать, он был слишком ленив. Тогда его собачий взор обратился горе. Дело в том, что на четвертом этаже фрейлейн Сидония Душке открыла окно и совсем недурно запела: «О смуглый мой цыган» и, немного погодя: «Нет, то была не страсть!»

Гертруда уселась на истоптанную землю. Девочка уже несколько раз нажимала пальцем на камушек, торчавший из штукатурки, как на звонок. Но семь гномов все не шли ужинать. Капли пота, всегда выступавшие на висках Гертруды, стали совсем холодными. Из подворотни страшно дуло. Тут фрау Цирфус перегнулась через балконную решетку и крикнула:

— Встань сейчас же, говорят тебе!

Гертруда поднялась и своими маленькими ручками отряхнула сзади юбку от пыли. Ее мать прошла обратно в кухню, подлила еще немного воды в тесто для блинчиков и стала его взбалтывать. Рядом с миской лежала реклама торгового дома Гутман, которую она читала, продолжая взбалтывать тесто, и при этом шевелила губами. А Гертруда, обиженная, принялась убирать ужин гномов. Один из маленьких камушков она взяла в рот. Он был теплый и совершенно безвкусный.

Во дворе появился Балтазар Гиммельрейх. Шея его была укутана старым отцовским кашне, словно труба парового отопления, давшая течь. Он молча уселся рядом с Гертрудой, которая, впрочем, теперь стояла. Вилкой от солдатского складного прибора он рисовал таинственные треугольники на темной и мягкой, как хлеб, дворовой земле. Гертруда задумчиво наблюдала за ним. В рамке кухонной двери возникла трактирщица. Балтазар тут же вскочил и побежал к ней. Несколько месяцев назад он получил от нее в подарок кусочек колбасы, не доеденный каким-то посетителем.

Хозяйка и на этот раз сказала:

— А ну-ка, открой свой ротишко, посмотрю, что там делают зубки.

Балтазар обнажил розовые челюсти, и трактирщица потрогала указательным пальцем верхний клык, уже сильно шатавшийся. Но колбасы не дала. Мальчонка еще постоял возле нее, очень разочарованный, покуда не позабыл, зачем он здесь стоит.

В восторге шлепая босыми ногами, во двор выскочили из радостно приоткрывшейся двери его два брата, Мельхиор и Каспар. Они оба получили по горячей картофелине, которую перебрасывали из руки в руку. Каспар было откусил от нее, простонал «а-аа!», но, впрочем, горячего куска не выплюнул, а, раскрыв рот, стал двигать его языком из стороны в сторону, покуда, кашляя, не отправил в ужаснувшийся пищевод. Мельхиор глупо смеялся и ждал. Тут подоспел Балтазар, держа наготове свой солдатский прибор. Но братья ничего ему не дали, а Каспар еще отнял вилку. Младший братишка заревел в голос и с помощью слез принялся размазывать грязь, засевшую у него под ногтями, по всей физиономии. Затем он плюнул в спину величаво равнодушного брата и стал ступенька за ступенькой карабкаться на четвертый этаж в родительскую квартиру. Матушка Гиммельрейх услыхала его шаги и разломила пополам большую картофелину, чтобы она остыла для малыша. Лени, с ногою в железной шине, помогала матери чистить картошку. Эльфрида, старшая, отправилась на кладбищенскую лужайку за кормом для кролика. В престольный праздник предстояло заклание большого самца.

Иногда Леонарду удавалось, задержав дыхание, сосчитать до ста семидесяти, так он в этом деле понаторел. Сейчас ему опять понадобилось это с превеликим трудом добытое уменье: он целился в воробья. Его друг, Биви Леер, ушел с матерью в город, она обещала ему купить сандалии на деревянной подошве, и дал Лео на подержание свое пневматическое ружье и три пули. Две из них он уже выстрелил в воробья, который сидел на туберкулезной бузине и даже не повернул головы, когда Лео спустил курок. Мальчонка притащил табурет из темной кухни и поставил на балконе. Потом опустился на одно колено позади него и локтем уперся в сиденье. Настурции, неистово разросшиеся в ящиках, служили ему отличным укрытием. Третья пуля была уже в стволе, и на балконе царила бездыханная тишь, когда Леонард взял наконец на мушку грудку воробья.