...И никто по мне не заплачет

Медленно сгибался его не слишком чистый палец, прижимая жестяной курок. Лицо Лео стало красным, как помидор, от задержанного дыханья, и тут воробей, без всяких видимых оснований, взял да и улетел. Никто никогда не узнает, почему он вдруг вздумал усесться ровно в тридцати сантиметрах от маленького железного дула на балконной решетке. Стрелок окаменел от напряжения. Он ясно чувствовал, как бьется о ребра его сердце. Ему не надо было ни на миллиметр менять положения: глупый воробей сидел прямо на линии прицела.

Он повернул головку и дважды незаинтересованно заглянул в темное отверстие, через которое дорога вела прямо в воробьиный рай.

Как так? — вслух произнес Лео.

На какую-то долю секунды ему подумалось, что он знает этого воробья. Но откуда? Где, собственно, они встречались. Однажды они уже перемигнулись? Но как это птица перемигивается с человеком? Господи, вот так штука! Теперь птица — фьюить! А ему позарез нужен мертвый воробей. Он водрузил бы его, как есть, с распростертыми крыльями, с головой, грозно вытянутой вперед, на свою старую полицейскую каску. Лео был опьянен самим собою. Почти так же бывало порой, когда он смотрел в зеркало и вдруг — естественно, конечно, и вполне понятно — смотрел из зеркала. Но ведь их тогда бывало трое? Обязательно был еще кто-то, который со стороны смотрел на того, в зеркале, а значит, и на него? Да, страшная ерунда проносилась у него в голове!

Иди-ка, ты уж такого наплел... — вслух сказал он, и тут бабушка наконец крикнула из кухни:

С кем это ты разговариваешь?

Леонард положил ствол пневматического ружья прямо на ящик с цветами, прицелился и попал в цинковую сидячую ванну, висевшую рядом с раскрытыми ставнями семейства Куглер. «Блямб!» издала она коротко и звучно, и, совсем как в театре марионеток, в окне мгновенно показалась голова незначительной фрау Куглер. Она торопливо выглянула, словно восклицая: «Как, вы еще здесь?», и тут же исчезла, заодно со своими выпачканными мукой руками— она как раз замесила тесто на широкую лапшу, какую делали все в доме.

Но Лео вошел к бабушке и спросил без всякого ханжества, от чистого сердца:

— Ну как, ба, пора уже за пивом?

Старуха кивнула и стала искать кошелек, а мальчик обнаружил его за оттоманкой, у стены. В таких обстоятельствах нетрудно было бы стащить у полуслепой старухи десятипфенниговую монетку, но сегодня он этого не сделал, не то немедленно пропала бы доброта, которая его сейчас согревала. Он был в каком-то тумане чувств, когда шел по улице с закрытой цинковой кружкой в руках. На велосипедной дорожке он подцепил босой ногой камешек и сбросил его в водосток. Когда камешек звякнул, ему пришло на ум домашнее задание. В школе сегодня занятий не было, но они должны были писать сочинение: «Чем я могу быть полезен ближним?»

Леонард напишет, как он помогал бабушке на кухне, в погребе, как вытирал посуду и безотказно ходил для нее за пивом.

Трактир «Старые времена» не принадлежал к домовладению Мондштрассе, 46, а находился по соседству. Однако его кухонная дверь выходила в тот же двор, и пустые бочки с разрешения страхового общества (правда, время от времени отменявшегося) складывались в подворотне дома 46, покуда за ними не приезжали с пивоваренного завода, что имело место по вторникам и четвергам. В большинстве это были небольшие бочонки, потому что лучшие времена «Старых времен» уже остались позади. Когда за ними приезжала машина, все дети высыпали во двор. В бочках иногда что-то постукивало. Это была мелкая галька, от нее исходили легкие, звонкие звуки, когда бочки катили к машине. И оба рабочих с пивного завода грозно поглядывали на выстроившихся шпалерами невинных младенцев с Мондштрассе.

Когда появлялась пышнобедрая хозяйка в новом белом переднике и задумчиво почесывала головной шпилькой в волосах, один из них смотрел на нее затуманившимся, но тем не менее вполне деловитым взором. Марилли с удивлением прислушивалась к несколько хриплому разговору этих двоих. И как раз когда она протаскивала между своих уже не молочных зубов бархотку от позолоченного амулета, рабочий сказал:

Эй, приходи-ка вниз, к подъемнику.

Ишь ты, мой-то ведь дома.

Чтоб ему!

Ты много не воображай.

Ну, а в четверг придешь?

Все может статься.

И еще Марилли видела, как шофер положил свою огромную ручищу на спину хозяйки, а она и не подумала отстраниться. И в голове Марилли пронеслось: «Как только могут эти взрослые городить такую чепуху? Фу-у!»

Сегодня на Марилли было платьице без рукавов, и она понюхала свою нагретую солнцем кожу на левом плече. Затем язычком посадила маленькое влажное пятнышко и тихонько его укусила. Ей это почему-то нравилось. Впереди, на углу, она заметила толстушку Эми, дочку управляющего. Эми играла мячом величиной с голову ребенка и сказала Марилли:

Смотри, я становлюсь на колени, встаю и три раза ловлю мяч одной рукой.

Она так и сделала. Марилли ответила:

А я еще могу бросить его назад через голову и поймать.