...И никто по мне не заплачет

Рабочий день, казалось, никогда не кончится. Лео повсюду видел лицо Марилли. Однажды на плечах у Тони Шалерера вдруг очутилась красноволосая голова Марилли и Лео безумными глазами уставился на него. Шалерер

заметил:

— Ну и дурацкии же у тебя вид.

В шесть часов вечера ученик Лео Кни впервые преступил завет своего хозяина — не пользоваться его велосипедом. Выйдя на Зонненштрассе, он вскочил на него, сейчас же попал на трамвайные рельсы и таким образом устроил колоссальную восьмерку на переднем колесе. Дрожащими руками он пытался разогнуть колесо. Добряк полицейский помог ему в этом.

Приехав домой, Лео скатал старое солдатское одеяло, которое обычно прикрывало растрескавшиеся фибровые чемоданы на платяном шкафу, затем смочил волосы над раковиной и попытался уложить волною переднюю прядь, что удалось ему только отчасти. При этом он вперемежку мурлыкал себе под нос три различные песенки, так что бабушка, равнодушно помешивавшая рагу в жаровне, полюбопытствовала:

— Что это ты сегодня какой живчик?

Немного погодя Лео уже стоял у железнодорожного переезда. Одеяло он спрятал неподалеку в кустах. Было еще рано. В окнах больших новых домов напротив мало- помалу загорался свет. Лео, как и тысячи людей до него, занятых мыслью о любви, думал о том, что же происходит за освещенными окнами.

Наверно, за многими из этих желтых светлых занавесей живет любовь, о которой мечтал Лео. А может, она притаилась за красновато-розовыми гардинами в третьем этаже? Очень подозрительные гардины. Возможно, что сейчас кто-нибудь говорит там: «Хельга, я так стремился к тебе»,— а она отвечает: «Я всегда буду с тобой, я ведь тоже хочу счастья».

А этот душный оранжевый свет, льющийся из большого окна в доме слева. Наверно, там двое празднуют обручение. И все, все за этими окнами знают любовь...

Так вот стоял и думал шестнадцатилетний человек и, правде говоря, боялся, но в то же время воображал себя очень отважным, очень дерзким и одновременно терзался тоской, боязнью, гордостью и неверием в себя. Может быть, он был еще слишком молод?

Пожалуй. Конечно же, он слишком молод — но еще придет время и вокруг будет много женщин, так много что он поневоле станет в тупик, конечно, все это будет

Вот уже пробило восемь часов, а Марилли нет как нет.

Лео уготовил местечко для себя и для своей первой девушки. Оно было ему знакомо по игре в индейцев. Чудный уголок возле забора городского садоводства. Вокруг густой кустарник. Его чувства непрестанно менялись беспомощная тоска и на смену ей вожделение, до боли напрягшее мускулы, доходившее почти до ярости. Капли пота выступили у него на лбу. Он провел языком по верхней губе; вкус был кисловатый. Уже пять минут девятого. Лео развел руки, словно желая растянуть до отказа невидимый экспандер, и заскрежетал зубами. Вдруг какой-то голос позади него сказал:

Ты что там делаешь?

Голос звучал точь-в-точь как бывало у старого фонаря, когда кто-то закрывал Лео глаза ладонями: «Кто это?» Да, это и вправду была Марилли, чувство мучительного напряжения отпустило Лео.

Я давно тебя дожидаюсь,— сказал он и встал справа от Марилли.

Я шла в обход,— сказала девушка,— чтобы никто меня не заметил.

Правильно,— одобрил ее Лео.

Вот уж и месяц взошел. Но вид у него сегодня неприглядный. Слишком он желтый, переспелый, злой как чирей.

Оба они шли по узкой тропинке меж кустов, временами такой тесной, что Лео приходилось идти впереди, но теперь, в новых спортивных штанах, ему это было нипочем. Один раз вперед прошла Марилли, и Лео видел, совсем ясно, как она переставляет ноги и что они у нее еще не совсем прямые, а временами он слышал, как ее вискозное белье чуть-чуть поскрипывает при ходьбе. Тут Лео на полсекунды остановился, потому что его ослепило розовым светом. Но еще успел притормозить надвигающуюся лавину, лавину мечты, от которой у него спирало дыхание.

Два раза сказала Марилли за его спиной:

Мы, кажется, заблудились, Лео?

А Лео вдруг осенило, и он сострил:

— Мы не заблудились, а блудим!

Оба они расхохотались, и на миг между ними воцарилось нечто вроде перемирия.

Юноша достал из-под куста одеяло и уже довольно долго нес его под мышкой. Дрожа как в ознобе, он думал: «Знает ведь она-то, Марилли, зачем я несу одеяло. Боже ты мой, знает, а все-таки идет». И сам Лео уже едва волочил ноги при этой мысли, и горло его сдавливало все сильней и сильней как раз в том месте, откуда должны идти звуки.

Когда они дошли до заранее выбранного им уголка, он раздвинул куст и придержал ветки, чтобы они не хлестнули по лицу Марилли. Девушка с бархоткой улыбнулась, она все еще держалась вполне естественно.

Здесь это? — спросила она.

Да,— отвечал Лео,— здесь...

Он раскатал одеяло и опустился на колени, чтобы расправить углы. Потом сказал Марилли, очень интеллигентно:

Присядь, пожалуйста.