...И никто по мне не заплачет

Куда хуже было то, что сотворили мальчишки из седьмого класса под предводительством Леонарда. Они натянули одну из подвязок, похищенных у фрау Кампф, на рогатку. Это было сделано на школьном дворе. Затем они стали стрелять из своей рогатки и угодили прямо в затылок господину капеллану Иеннеру, внутренне как раз подготовлявшемуся к уроку закона божьего. Все пятеро охотников были оставлены после уроков. Господин капеллан с господином старшим учителем, классный наставник и ехидная старая дева фрейлейн Модль вошли в класс, и в это самое мгновенье у Руппа меньшого выпала из рук хрестоматия, а из нее маленький конвертик — в таких конвертиках рассылают поздравления с рождеством и Новым годом. Старший учитель тут же его поднял. На конверте была намалевана девичья головка с длинными краснорыжими волосами и глазами непомерной величины. Под портретом значилось: «Марилли Коземунд». Внутри конверта оказалась записочка со стихами. Ее одновременно прочитали классный наставник, старший учитель, капеллан и злючка Модль. При этом они то и дело переглядывались, покачивали головами, но продолжали читать. Рупп меньшой сидел молча. А в нем сидел страх. Добрый человек мог без труда его от страха избавить, потому что это был глупый страх. Но старший учитель и классный наставник и другие воспитатели намеренно оставляли его в мальчике, потому что с помощью страха можно воспитать целые нации и еще потому, что и в самих воспитателях сидит столько страху, что им хочется немного уделить другим, хотя их собственный страх от этого меньше не становится.

Стихотворение вместе с конвертом было положено на кафедру. Капеллан Иеннер поставил на него чернильницу. После этого старший учитель, классный наставник, капеллан и фрейлейн Модль приступили к допросу.

Руппу меньшому велели подойти к кафедре. Его это стихотворение?

Нет, да, нет...

Известно ли ему, что написано в записке?

Ага, известно.

Знает ли он это стихотворение наизусть?

Пожалуй — да.

Пусть прочитает его вслух. Мальчик начал, губы у него дрожали:

Сорок два и сорок пять — я один пошел гулять. Сорок три и сорок шесть — глянь-ка, там домочек есть.

Чей же домочек? — осведомился учитель.

Не знаю, просто так.

Тэк-с! Дальше.

Сорок пять и сорок два — она меня зовет туда.

Ты имеешь в виду женщину? Паршивый мальчишка! «Она» — это, конечно, женщина,— пояснил старшему учителю классный наставник.

—- Правда, женщина. Десять, двадцать, тридцать, двести — мы уже идем с ней вместе.

«Уже идем с ней вместе», — про себя повторил классный наставник и бросил многозначительный взгляд на оцепеневшую фрейлейн Модль.

Сорок, тридцать и пяток, — слабые нервы Руппа меньшого не выдержали. Две соленые слезы выкатились из уголков его глаз и описали дугу на мальчишеских щеках, прежде чем упасть на линолеум.

Что же дальше, сорок, тридцать и пяток, — повторил за ним классный наставник.

...И пяток...

Говори же, говори, мальчик, не то я тебя высеку.

И пяток... чулок, — еще успел выдавить из себя мальчонка и внезапно чихнул. Классный наставник поднял листок со стихотворением и пальцем указал на недостающие слова между «пяток» и «чулок». Старший учитель проговорил:

Господин капеллан, досточтимые коллеги, я полагаю, что на этом мы кончим. Думается, что ученик Рупп уже испорчен до мозга костей. Кто, собственно, его отец?

Классный наставник быстро заглянул в журнал и удивленно ответил:

Его отец чиновник, государственный чиновник.

Мне жаль его, — заметил на это старший учитель, — чиновник — и вдруг такой сын. Как только придет отец этого мальчика, пошлите его ко мне. — И ушел.

Через несколько дней самое противное осталось позади. Охотники были примерно наказаны, прежде всего, конечно, нравственно опустошенный Рупп меньшой. Его стихотворение, несмотря на некоторый свой идиотизм, сделалось весьма популярным. Но за домом на Мондштрассе утвердилась дурная слава. «Проклятый вертеп», — говорили люди об этом доме и были недовольны, когда их дети играли с детьми из дома № 46. И все из-за Марилли. А потом еще эта история с жестянщиком Блетшем. Дом теперь стал именоваться «Вертеп имени Блетша». Итак, имя Блетш, прежде едва ли кому-нибудь известное, было у всех на языке. И опять из-за Марилли, а Марилли опять ни в чем не была виновата.

Уже четвертый раз видела дворничиха, как господин Блетш, запущенный и неопрятный, сопровождает в погреб Коземундову девчонку. Она привела еще фрау Гиммельрейх в качестве свидетельницы, и обе они ждали за дверью дворничихи, покуда не появилась Марилли, а за нею господин Блетш, тоже стоявший за дверью своей квартиры, дожидаясь, пока не раздастся звон угольной лопатки в пустом ведре, которое несла Марилли. «Вертихвостка» — а ею она была, в этом никто уже не сомневался — ходила в погреб всегда по вечерам, вскоре после пяти часов и до того, как револьверщик Карл, ее приемный отец, возвращался домой.