...И никто по мне не заплачет

Ах да, что продал жизнь за триста марок. Немногого она, значит, стоит. Иуда тоже продал жизнь Иисуса всего за тридцать сребреников, а как-никак это был Иисус Христос. В таком случае его жизни уж просто грош цена. Если сравнивать с Иисусовой, то она и трех марок не стоит. Но это недозволенное сравнение. Виктор Блетш понял, что и впрямь довольно безразлично, жил он на свете или не жил. Потому что не будет такого летописца, который в две тысячи шестьсот шестьдесят шестом году написал бы в книге: «Блетш Виктор, известный жестянщик (1878—...)». А следующая какая дата? Но даже если он и будет внесен в эту книгу, то, спрашивается, на что это мертвому...

Жестянщик Блетш поднялся с полу и при этом потерял одну туфлю. Тогда он достал из шкафчика свои мягкие башмаки и переобулся, потому что его знобило. Башмаки были из хорошего шевро, с крючками. На одной половине дырочки, на другой — крючки. Но едва он нагнулся, липкий страх перед полицейским и взглядом той женщины, когда она уходила, снова овладел им. На этот раз страх засел несколько выше и даже сдавил ему глотку. Такой страх растет с колоссальной быстротой. Сейчас он заполнил всю грудь. Господин Блетш уже чувствовал его в каждом ребре; страх так разросся, что сердцу уже не оставалось места, и в мозгу жестянщика пронеслось: «Дай ему палец, а он всю руку зацапает». Он подошел к маленькому приемнику, стоявшему рядом с раковиной на буфете, и повернул ручку. Концерт. А страх любит тишину и одиночество: от громкой музыки он весь невольно сжался. Тогда старик Блетш решительно шагнул к кухонному столику и выдвинул ящик. Ну и хаос же был там! Ржавые ножи и вилки — на одной виднелись следы шпината. И бельевые зажимки, и плоскогубцы, и жирная крышка от коробки с сардинами в масле. Все потому, что не было больше женщины в его доме. А поглубже лежала еще веревка для белья. Когда Виктор ее потянул, весь ящик грохнулся на пол. И человек в неопрятной кухне испуганно оглянулся, не услышал ли кто-нибудь, и быстро вдвинул ящик на место. Только он не вошел до конца.

Говоря по чести, господин Блетш сразу понял, давно уже понял, что сделает что-то над собой. Оттого страх и был так огромен, так нестерпимо тяжел.

Рубашка на этом человеке в кухне была из бумажной материи и без воротника. Такого покроя, который принят в исправительных домах, в казармах и еще в больницах для умалишенных. Шея голая, ничем не прикрытая. Держа в руках натянутую веревку, он провел ею два раза по шее — туда и назад. Как пилой провел по своей дряблой индюшачьей шее. Потом заплакал, застонал:

Теперь конец, всему конец.

Но стоны очень быстро перешли в дурацкое хихиканье, и он сказал:

Обо мне жалеть не приходится! Вот только какой стул взять?

И он взял за спинку стул, на котором только что переобувался, и поднял его. Неся его к двери, он прошел мимо раковины, где висели два засаленных полотенца, и одним из них вытер себе глаза и нос тоже. В маленькой передней, рядом с газовым счетчиком, в потолок был ввинчен черный железный крюк. На нем годами висел велосипед фрау Блетш. Бывало, они почистят его, смажут и опять вешают на место. Зато он не стоял в коридоре, и никто не ушибался о его педали. Виктор Блетш посмотрел на крючок и кивнул ему. Стул качнулся и едва не опрокинулся. Господин Блетш испугался. Такому старику, как он, недолго и ногу сломать! Он закрепил веревку, сделал петлю и накинул себе на шею. Покряхтел немножко. Стул-то опять закачался.

Еще мгновенье, и человек на стуле совершенно успокоился. Он просто сошел с него, как со ступеньки. Левой, правой, раз, два. По радио сейчас передавали полечку. «Ах, нет, ах нет! — она сказала...»

Несколько человек увидели с балконов и из окон своих спален фрау Герлих, возвращающуюся с полицейским. Гиммельрейхша ковыляла сзади. Жильцы высыпали на лестницу. Женщины торопливо вытирали мокрые руки о передники, а фрау Юнгфердорбен воскликнула:

Что там такое?

Случилось что-нибудь? — спросила вдова Штоль.

Фрау Кестл, перегнувшись через перила, крикнула

ей в ответ:

Понятия не имею.

Уж наверно, ничего путного, — высказалась фрау Юнгфердорбен.

Моросил дождь. Полицейский был в накидке и под се покровом думал свою думу. Собственно, это дело оперативника. Компетенция пятого уголовного, а его никак не касается. Он обязан был только принять заявление и передать его по инстанциям. Опрос подозреваемого и этой Коземунд должен производить четвертый отдел, то есть полиция нравов. Но дворничиха так пристала, что не отвертишься. Жестянщик Блетш еще на лестнице погнался за вертихвосткой, и совесть у обоих была так нечиста, что они забыли ведро с углем. На первом этаже. Она, фрау Герлих, унесла его. Дворничиха всегда может наделать неприятностей, вахмистр это знал по опыту. Даже полиции. Поглядеть, что там такое, он, конечно, вправе. Этого ему никто не запрещал. Вдобавок это вообще какой-то дурацкий дом. В нем живет длинноносый Вивиани и полоумный Клинг с вечными поклепами на зятя. Внебрачных детей в этом доме тоже хоть пруд пруди. Что ни день, там что- нибудь случается.