...И никто по мне не заплачет

Вивиани отсыпался после субботнего пьянства, не заботясь о том, дул или не дул ветер. Он был пропащий человек, и ему все было безразлично. Маленькая Гертруда Цирфус, это было подтверждено и врачами, очень страдала от притока теплого воздуха. Она робко кашляла. Совсем как отец.

— Клянусь богом, эти босяки готовят на обезьяньем жиру! — восклицал без пяти минут богач Диммер. Он имел в виду чад из кухни Кестлей, огромными клубами вздымавшийся ввысь к унылому небу и по пути оскорблявший его обоняние.

И надо же, чтобы в этот отвратительно ветреный день у господина Леша понес мотоцикл! Его владелец никак этого не ожидал. В другое какое-нибудь воскресенье — возможно, но не сегодня. На этот раз, когда он отпустил сцепление и зять Леер уже смотрел с балкона, чудовище, вырвавшись из рук инженера Леша, понесло. Рыча, оно помчалось на садик слесаря Иоганна Мюллера и тяжестью свинцовых пластин, наложенных в коляску, сорвало забор. Далее оно опрокинулось и упало набок. Но мотор и заднее колесо, грохоча, понеслись дальше, вперед. Господин Леш вылил кувшин воды на свою щелкающую, стучащую, чуть не сплошь хромированную машину. А мальчишки даже забросали ее песком, правда, с почтительного расстояния. Внезапно она затихла. Господин Леш склонился над своим непризнанным железным победителем дерби и поднял его. Слесарь Мюллер заявил:

Починка моего забора стоит не меньше двадцати марок, даже если я все сделаю сам.

Господин Леш крикнул наверх господину Лееру:

Видел ты что-нибудь подобное?

Затем он с помощью мальчишек загнал пурпурного скакуна в гараж. На кожаных бриджах господина Леша появился продольный разрыв, глубокий, до самого тела. К тому же он здорово охромел, но ничего этого не заметил, так как чувствовал себя триумфатором.

Однажды, когда Марилли было двенадцать лет и семь месяцев, она стояла под газовым фонарем. Чугунный фонарь с повторяющимся узором на цоколе был важнейшей вехой в жизни детворы с Мондштрассе. При игре в палочку-выручалочку, например, или когда они гоняли обруч. На самокатах они тоже неизменно катались вокруг старого чугунного дядюшки с мудреным узором, и его же объезжали, играя в паровоз. Когда по вечерам загоралась эта маленькая пригородная луна, разумеется, при содействии хромого фонарщика с длинным деревянным шестом в руках, благовоспитанным детям полагалось идти домой. Потому что в эту пору злая фея туманов ходит по лужайке и забирает ребятишек.

Итак Марилли Коземунд стояла под фонарем, заложив руки за спину, и правой ногой, согнутой в колене, опиралась на цоколь.

На ней был узенький, чисто выстиранный пуловер, купленный, когда ей еще едва минуло десять лет. Поэтому сегодня впервые были видны ее упругие грудки. Маленькие до смешного.

С этого дня дворничиха говорила, и не только своему мужу, а всем в доме:

Подумать только, у этой вертихвостки уже грудь растет!

И тон у нее был такой, словно Марилли это проделывала из чистого озорства. Немножко разочарованный, очень раздосадованный и полный ненависти. Чуть-чуть, впрочем, и огорченный. Но Марилли все равно стояла в этот вечер под фонарем, свет его падал на ее красные волосы, похожие на ветви плакучей ивы, и, ни о чем не думая, расцветала. Впрочем, узкий пуловер она надела уже преднамеренно. Естественное повзросление Коземундовой вертихвостки заметил и учитель пения Кюммель. Оно взбудоражило его чувства. Девочки в доме тоже успели заметить, что Марилли переменилась. И еще один человек это заметил, на которого уж никак нельзя было подумать. А именно жестянщик Блетш, а он ведь был еще в трауре.

Однажды, когда Марилли шла в погреб за углем, Блетш случайно ее встретил и вдруг почувствовал, что ему стало тепло; он взял подсвечник из рук девочки и посветил ей, покуда она набирала уголь. Больше ничего не произошло. Потому что это ведь ровно ничего не значит, если пятидесятивосьмилетний вдовец держит свечку девочке, которой еще нет и тринадцати лет, а потом, даже не останавливаясь, чтобы передохнуть, тащит для нее ведро с углем на второй этаж. Только вконец испорченные люди могли усмотреть в этом нечто предосудительное.