И.О. Кощея (СИ)

— Нельзя, Маш. Потерпи, никуда твой Кнут Гамсунович не денется.

— Ну вот…

— Раз всё решили, тогда давайте баиньки — на завтра сил всем много потребуется.

* * *

Разбудил меня вполне ожидаемо — Дизель, ровно в шесть утра со скрипом и грохотом, начав вращать рукоять генератора. Я даже орать на него не стал, только по пути в ванную, махнул ему рукой, мол, понимаю, работа такая. Когда вернулся, дед заканчивал расставлять на столе тарелки, блюдца, миски и мисочки, а Калымдай уже вертелся на лавке, нетерпеливо поглядывая на меня.

— Аристофан где? — зевнул я, подвигая к себе миску с варениками. — О, с творогом? Шикарно…

— Рогатенький наш уже умотал со своими бесами, — доложил дед. — Накось, сметанки, внучек.

— А хорошо… Калымдай, вареники будешь? А то я сейчас всё съем… У тебя яишенка? С колбасой?! Дед! А мне?!

— Вареники доешь сперва, — отрезал дед. — Нельзя, внучек еду перемешивать. Раз начал вареники, то яишенку и колбаску ужо потом… И сало потом… И бутерброды с ветчиной тоже потом, не капризничай, внучек, ешь что дают.

— Деспот и тиран ты, дед, — прочавкал я. — Маша еще дрыхнет?

— Пущай спит, внучек. Тише будет, да и вареников тебе больше достанется.

— Иду-иду! — послышалось из Машиной комнаты. — И с вишнями вареники тоже мне оставьте. И сыр. И оладики. И варенье.

— Да поспите еще, мадмуазель Марселина, — торопливо жуя вареник с вишней, озаботился Калымдай. — Утренний сон, он самый… чавк!.. полезный.

Меня под столом с двух сторон подергали за джинсы. Тишка да Гришка.

— Ну чего, оглоеды? — хотя я и так знал чего — мультики просят включить.

Бесенята заверещали, жалобно маша лапками. Тишка приставил к голове два пальца и пошевелил ими, а Гришка яростно заклацал зубами. Понятно, «Ну, погоди!»

— Включи им, внучек, — заступился за бесенят дед, — ить не отстанут же, паразиты.

Как ветчинки Феденьке, так, фиг, а как бесенятам мультики, тут хоть землетрясение, пожар и цунами, а вынь да положь. Включу, конечно, куда я денусь. Бесенята радостно запрыгали на моем кресле перед компом, а я вернулся к почти пустой миске с варениками и грозно посмотрел на Калымдая, быстро жующего и с самым невинным видом, утирающего рот. Так и оголодать можно с этими работничками.

— Посла когда к тебе доставить, внучек? — спросил дед, забирая пустую миску и подвигая тарелку с бутербродиками.

— А что там с послом? — Маша, слегка помятая после сна, решительно оглядела стол. — А вареники где?!

— Спать меньше надо, — хмыкнул дед. — Не боись, не о твоём после речь. На-ка, сохранил тебе мисочку вареников, а то за этими жеребцами и не поспеть.

Жеребцы важно расправили плечи, не переставая жевать.

Наконец, когда тарелки и миски были подчищены, Калымдай погладил живот и тяжело икнул:

— Вот как сейчас в дорогу отправляться?

— А, понимаешь теперь мои страдания? — вздохнул я. — Вот так и живём…

— Ну, хочешь-не хочешь, а пора, — Калымдай с трудом поднялся с лавки.

— Погоди, — я тоже встал, — провожу тебя. Дед, я майора провожу и сразу в тронный зал пойду, пусть посла приведут.

— Понял, внучек, — кивнул Михалыч. — Да ить и я с тобой. Тишка! Гришка! А ну, паршивцы, быстро посуду убирать и порядок наводить! И неча верещать! Потом свои мультики досмотрите!

— Мсье Теодор, я вас вместе с послом ждать буду, хорошо? — Маша сытая и довольная держала кружку с чаем двумя руками.

— Хорошо, Маш… Дед, а где там мой плащ парадный и шлем этот волчий?

— Несу, внучек, несу…

Плащ я накинул сразу, а шлем тащил в руке. Не люблю я его. Потом перед тронным залом и напялю.

Калымдай прихватил десяток своих орлов из казармы, и мы дружно затопали по коридорам к выходу, распугивая своим грозным видом мельтешащих повсюду мелких монстриков и спешащих по своим делам скелетов.

На поляне перед дворцом переминался с лапы на лапу Горыныч.

— Фёдор, салют! — поприветствовали меня хором сразу три головы, а правая пробасила: — А чё такое-то, а?

— Здоров, Горыныч. А что тебе не так?

— Ну… наехал на меня вчера чего-то… орать начал… Нехорошо так, Федь… — вздохнула правая, выпуская облачко вонючего дыма.

— Та-а-ак… — я остановился перед мордами и стал раскачиваться с носка на пятку. — Я смотрю, ты и правда, Горыныч, страх потерял. Думал я, показалось мне вчера, ан, нет. Вон морды какие наел, борзым стал…

— Ты чего, Федь? — пискнула левая голова. — Впроголодь живём, отощал вон весь. А ты куском хлеба попрекаешь?

— Куском хлеба? — я в восхищении покачал головой. — А подсчитаем сейчас, Горыныч, не переживай. Ну-ка, Михалыч, поправь меня, если собьюсь. Два месяца этот чешуйчатый по три коровки в день сжирал да шестью баранами закусывал и это не считая того, что ему корытами пареную репу да кашу таскали. А сколько вылетов ты, змеюка за эти два месяца сделал, а? Ты рожи не отворачивай! Сколько ты верст-часов налетал, а? Молчишь? Так я тебе скажу, бездельнику — ноль! Два месяца обжирал Кощея-батюшку, пузо на солнышке грел да зайцев по полям гонял для своего развлечения!

— Так его! — поддакнул Михалыч. — Развелось дармоедов на нашу голову!

— Так зима близко, — попятился назад Горыныч. — Холодно, калорий много надо…