И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

Она прекрасно помнила, какие эксперименты проводил так похожий на херра Кунца доктор Нокс в Аместрисе. И на минуту позволила себе помечтать, как этот с виду благочестивый и праведный муж будет ставить бесчеловечные эксперименты на детях. Если мир претерпит изменения, которые сделают это возможным, а это был по большей части вопрос времени, она бы очень, очень хотела бы увидеть его в этой ипостаси!

Доктор, в свою очередь, пораженный как привлекательностью Леонор, так и горячей заботой обеих женщин об этом странном типе, оставил подробные рекомендации и покинул этот гостеприимный еврейский дом. Он ни за что бы не подумал, что такой, как Кимблер, живет у евреев. Кунцу отчего-то казалось, что его пациент должен придерживаться той линии, которую неумолимо гнула НСДАП и которая так претила самому Рихарду. Впрочем, это было не более чем иррациональное ощущение, объяснения которому сам доктор никак не мог найти и, если уж говорить начистоту, не очень-то и хотел искать. Он предпочёл бы никогда не видеть лица этого странного химика, как и не рефлексировать своё отношение к нему.

*

Кимбли проваливался в липкий тяжёлый сон в перерывах между приёмом лекарств и видел, слышал и ощущал заново многое из пережитого.

…Вот он стоит на холме, глядя, как военные расстреливают людей со смуглой кожей и красными глазами, а рядом с подкошенными свинцовым дождем, размазывая слёзы и сопли, душераздирающе орёт такой же красноглазый ребенок лет двух-трёх. И солдаты смотрят, и ни один из этих сердобольных ублюдков не прервет эту пытку: и для ушей Багрового алхимика, и для этого загнанного зверёныша, которого либо иссушит жажда и голод, либо сожрут шакалы и гиены, которые придут ночью на пир из падали. Он смотрит своими заплаканными глазами цвета крови, такой же яркой, что пролилась из ран его родни. Такой же яркой, как та, что просачивается между пальцев дряхлого старика, который упал рядом с этим детёнышем пустыни. А старик так отчаянно изломанными пальцами старается удержать их в себе — капли крови, капли жизни, которые неумолимо покидают тело, прожившее отмеренный ему век. Крови, что заливает бесцветную выжженную землю, что одного на всех цвета. Один хлопок в ладоши — и только гаснущие искры на фоне темнеющего неба хранят эхо этого крика. Солдаты смотрят на него со страхом и ненавистью, будто он преступил все писанные и неписанные роду человеческому законы, будто они — лучше его…

…Вот двое блондинов в синей форме тащат упирающуюся красноглазую девку — а девке едва ли больше двенадцати! — за собой, плотоядно ухмыляясь; а за углом гремит канонада и просят подкрепление, и сам Кимбли направляется именно туда, ведь здесь почти чисто, кроме этих троих. Сказано — всех, значит, всех! Но солдаты не спешат выполнять приказ, им интереснее грязная малолетка, они не видят его, их глаза заволокло похотью, а рты наполнены слюной. Неторопливо он разводит руки, а они не видят, видит лишь красноглазая девчонка, которая отчаянно просит помочь; и он поможет, хотя у него своё понимание помощи. Он идёт на звук канонады, оставляя за собой серый пепел и зловонный дым. Приказ есть приказ, а уж когда от его приведения в исполнение сердце выпрыгивает из груди в экстазе и сводит зубы…

…Его обвиняли в жестокости те, кто по его меркам вершили гораздо худшие дела. Ему предъявляли претензии за убийства своих те, кто сами творили самосуд над неугодными офицерами и не слишком беспокоились о последствиях дружественного огня…

Ласт пришла, пахнущая свежестью февральского воздуха, ванилью и немного лекарствами, села на кровать и прижалась холодными губами к его лбу. Она сидела до поздней ночи, читая ему вслух Эдгара По, пока он снова не уснул, на этот раз без сновидений.

А наутро Мария, принеся больному лекарства, обнаружила картину, возмутившую экономку до глубины её праведной еврейской души: её крошка Норхен крепко и безмятежно спала прямо в постели Зольфа, ещё и обняв его и уткнувшись лицом в его грудь! А он… Он и вовсе беззастенчиво прижимал её к себе, во сне вдыхая запах разметавшихся по нему и его постели кудрей. Рядом небрежно лежал томик Эдгара По. Столь вопиюще безнравственную картину завершал растянувшийся в ногах поперек кровати, безмятежно спящий кверху лапами и обильно пускающий слюни на накрахмаленный пододеяльник дог Вильгельм.

— Я все расскажу херру Шварцу, — тихо, но твёрдо сказала Мария Зольфу после завтрака, когда они остались вдвоём. — Я не ожидала от вас подобного, херр Кимблер. Мы доверяли вам…

— Фрау Мария, — серьёзно проговорил Зольф, потерев подбородок, — я понимаю, что прошу слишком многого. Но позвольте мне, пожалуйста, сделать это самому.