И пепел наш смоет Нева (СИ)

Он рвался на свободу, отталкивая от себя Воронцову и безумно заламывая руки, крича что-то нечленораздельное про Волкова и Чумного Доктора, затем снова срываясь и истошно воя от ломавшего его рассудок страха. Его пальцы впивались в ее предплечья в попытке высвободиться, но Мария лишь крепче прижимала его к себе, стоя на коленях и нежно касаясь кончиками пальцев его спины и спутанных волос. Шепот девушки терялся в огненно-рыжих прядях, но она продолжала убеждать его в том, что она хочет ему только добра. Хочет помочь. Она повторяла это как мантру, игнорируя боль, моральную и, отчасти, физическую.

— Я помогу тебе.

— Мне уже никто не поможет, — выбившись из сил, он в последний раз содрогнулся, устало прижавшись лбом к ее ключицам и, на пару мгновений затихнув, тихо и измученно заплакал.

— Я сделаю все, что потребуется, — Мария чуть сменила позу, удобнее устроившись на гладком холодном полу и обняв больше не сопротивлявшегося Разумовского за плечи. Ее губы едва ощутимо коснулись его волос, — Я буду с тобой, чего бы мне это не стоило. Я буду рядом, я тебе это обещаю.

Ей показалось, что он кивнул. Слезы срывались с пушистых ресниц и стекали по острым скулам, оставляя после себя влажные бороздки с привкусом соли. Терзавший его приступ постепенно сходил на нет, исчезая, и забирая с собой в небытие все силы и остатки здравого смысла. Девушка до крови закусила губу и прикрыла глаза, бессвязно шепча успокаивающие слова и обещания.

Его рыдания постепенно прекратились.

Когда сил не осталось даже на беззвучно льющиеся по щекам слезы, Сергей рвано выдохнул и затих. Мучившие его тело судороги сменились крупной дрожью, и он поежился, тщетно попытавшись закутаться в холодящую кожу ткань собственной пижамы.

— Замерз? — все так же тихо и ласково. Мария болезненно поморщилась, когда парень коснулся ее руки, но ничего не сказала, — Серёж…

— Зачем ты приехала? — его голос прозвучал непривычно низко. Вытерев лицо атласным рукавом рубашки, он вскинул на нее огромные грустные глаза и повторил, с трудом справляясь с не желавшим его слушаться языком и потрескавшимися губами, — Зачем ты сорвалась сюда посреди ночи?

— Мне нужно было тебя увидеть, — она вымученно улыбается и убирает с его лба влажные от холодного пота волосы, — Все это безумие на улицах… Я же вижу, как оно на тебя влияет. Как я могла не приехать?

Разумовский выпрямляется и, шипя от боли в задеревеневших мышцах, садится. Молча смотрит в зеленые глаза напротив, долго, внимательно, он ищет в них что-то, а, отыскав, не верит и снова пытается отстраниться:

— У тебя есть чай? — в ее глазах усталость вперемешку с опьяняющей потребностью заботиться, — Давай пересядем на диван, и я заварю тебе чай. Любой, какой ты больше всего любишь?

Он хотел было что-то ответить, но закашлялся, поперхнувшись сухим воздухом, и болезненно ссутулился, чувствуя, как давящие на легкие спазмы насквозь прожигают все кости в его груди.

— Тише, аккуратнее, — Мария вскочила и, не замечая застлавшей глаза темноты, бросилась к холодильнику с напитками, судорожно доставая из него негазированную прохладную воду, — Попей, — протягивает Разумовскому открытую бутылку, — Пей, прошу тебя.

Он слушается и постепенно успокаивается. Смотрит на нее снизу вверх и с обессиленным стоном жмется к ее ногам:

— Серёжа… — касается его плеч и наклоняется, — Вставай, тебе ведь холодно, пойдем, я помогу тебе дойти до дивана.

— Ты не уйдешь? — невозможные глаза и искажённое животным страхом лицо.

— Я не уйду, — Мария помогает ему встать и поддерживает под локоть, чувствуя, как тот шатается и обмякает в ее руках, — Пойдем. Я останусь с тобой, ничего не бойся, слышишь?

Они рухнули на диван одновременно, вымотанные настолько, что от нескольких метров, преодоленных ими за долгие десять минут, перед глазами теперь прыгали разноцветные круги, а в ушах шумело, и стук собственного пульса отходил за этим грохотом на второй план. Первой в себя пришла Воронцова, предпринявшая попытку подняться и все-таки сходить за чаем:

— Нет! — тонкие пальцы вцепились в ее руку, повторно оставляя на бледной коже маленькие округлые синяки.

— Все хорошо, — она замирает и слабо вздрагивает. Разумовский не отвечает, сворачиваясь возле нее клубком и, ткнувшись носом в ее плечо, шумно выдыхает, не переставая при этом дрожать всем телом.

От его вида у нее болезненно защемило сердце. Екнув, оно подскочило к горлу, а затем с треском принялось биться о не выдерживающие такого напора ребра.

— Я на минутку, — Сергей отрицательно мотнул головой, вновь посмотрев на нее глазами до полусмерти забитого котенка, — Хорошо, я никуда не пойду, — Мария сдается и тихо-тихо шепчет, — Только отпусти руку… Пожалуйста, мне больно.

Удар. Еще один. Удар-удар.

Затем — тишина.

Истерзанные губы касаются тыльной стороны ее ладони, и Мария задыхается, тихо всхлипывая от рвущих ее на куски эмоций.

— Иди сюда, — она усаживается поудобнее, откинувшись на спинку угловатой софы, и кивает ему на свои колени, — Ложись, тебе нужно поспать, так будет комфортнее.