И приходит ветер

Сонину, который спустя полвека услышал эту историю, она показалась маловероятной, в 1961 году представить себе такую свободу передвижения было сложно. В 1911 году Эстер после окончания гимназии уехала учиться медицине в Лозанну, там романтичная красавица влюбилась в восходящую оперную звезду из Германии, который сгорел от горловой чахотки за месяц до рождения сына. Роза, приехавшая в Лозанну через год, нашла сестру в пансионе мадам Познанской. Вернуться домой она не решилась, но сына сестре отдала. Так Гриша оказался в Белостоке, в доме деда, который угрожал выгнать Розу вместе с ребенком, но тихая и незаметная Нехама впервые за полвека семейной жизни вышла из-за спины мужа, заслонила собой Розу с Гершеле на руках и тихо, но твердо сказала: Соломон, ты забыл в честь кого тебя назвали? У тебя, что, наследников больше, чем денег? Так я тебе скажу, возьми этого мальчика в руки и не выпускай. И благодари Всевышнего, будь он благословен, что он подарил нам внука.

Не цыкнул тогда он на Нехаму, не стукнул кулаком по столу, а как-то сгорбился, вобрал голову в плечи и снизу вверх с такой неизбывной тоской посмотрел на нее, что Нехама опустилась рядом с ним на пол, взяла его за руки и заплакала, безмолвно прося у него прощения, за то, что угождая любимому Шломо во всем, главного его желания выполнить не сумела, наследника не дала. Нет, сына родила, даже двух, но оба умерли в младенчестве, и ни цадик не отмолил, ни профессор, специально выписанный из Вены, не спас. Семерых дочек родила Нехама, выросли все красавицами, в положенное время все шли под хупу, в женихах недостатка не было, лучшие хахамы из Воложинской ешивы в очередь стояли, но и это не помогло, дочки исправно рожали внучек и конца краю этому не было, и только младшая, любимая Эстерочка…

Услышал Всевышний молитвы, подарил Соломону наследника, а он что же, еще и брезгует?

У Соломона Гринберга было семь дочерей и две дюжины внучек, и весь город перешептывался, что он был благословен Всевышним, больше, чем сам Шапиро. А когда приезжий интересовался, а кто такой этот Шапиро, то всегда находились желающие просветить этого несчастного, который не знал, что Шапиро, это сын уроженца их мест, впоследствии уехавшего в Смоленск, который (Смоленск) достался вместе с приехавшим туда Шапиро после раздела Польши русскому императору, и императору, а именно Петру I, исключительно повезло, что он приобрел этот заштатный городишко Смоленск вместе с таким бриллиантом как Шапиро, потому что он (Шапиро) впоследствии стал выдающимся канцлером при Петре I — Шафировым и именно Шафиров спас Петра и русскую армию, когда она попала в окружение у реки Прут, и….

Много чего могли рассказать старики заезжему незнакомцу, но когда он совершенно очумевший от их рассказов всё-таки успевал вставить слово и спросить, а при чем здесь Гринберг, вот тут-то рассказывающие дружно цокали языками и поднимали указательные пальцы вверх. У Шапиро оказывается тоже были одни только дочки, так что вы думаете, он переживал? Нет, он и из этого сделал такой гешефт, что только пальчики оближешь, никакая фаршированная рыба не сравнится. Он породнился почти со всей Петербургской знатью, почти все дочки стали княгинями, а уж о графинях и баронессах и говорить смешно.

У Гринберга было семь дочерей и две дюжины внучек, и вся община живо обсуждала, кому из зятьев достанется его дело после того как (лехаим, лехаим, чтобы он жил од меа вээсрим, до 120!) отойдет грозный Соломон Израилевич к народу своему.

Весь Белосток обсуждал, за кого выйдут замуж внучки Гринберга, с кем он породнится, с Браницкими, Потоцкими или Ротшильдами, кому достанутся фабрики в Белостоке и Лодзи, и вклады в банках, и дом Гринберга, почти не уступающий дворцу Браницких, и новый сверкающий хромом белый автомобиль, чуть ли не единственный в Белостоке, и тут появляется этот мальчик, и Гринберг вдруг прикипает к нему так, что не оторвать, он не только ходит с ним в Синагогу, он ездит с ним и в контору, и на фабрики, и уже даже причмелетый Йоселе понимает, что никаких внучек не возьмут в жены ни Браницкие, ни Потоцкие, не говоря уже о Ротшильдах, потому что у всей ткацкой империи появился новый хозяин.

Время шло, и, слава Богу, громы и молнии революции погрохотав над Белостоком, все-таки обрушились кровавыми ливнями восточнее, а Белосток остался в Польше, правда, семья от греха подальше переехала в Лодзь, но фабрики уцелели, и Гершеле рос и стал Гиршем, а второе имя у него было Цви (олень), он и был легким и стремительным, как олень, и совсем не интересовался ткацким делом, а больше всего любил гонять на форде, который перешел к нему по наследству от деда, а когда подрос вернулся в Белосток и при одной из фабрик открыл автомастерскую, и весь Белосток цокал языками, когда он весь в машинном масле, как простой мастеровой, шел после работы домой. И редко кто вспоминал его второе имя Цви, и никто иначе как чумазый Гирш его уже и не звал, и только качали головами, вспоминая его деда и говоря, что нечего было ждать чего-либо другого от сына артиста.