И сердце пополам

В общем-то, Саша к такому невниманию давно привыкла. Были, конечно же, всякие смутные желания, фантазии, томления, мечты, но и без всего этого жить можно, можно. Только мать жалко. Та спит и видит, чтобы у неё всё было как у всех: любовь, свидания, свадьба, детишки. Желает ей нормального человеческого счастья. Правда, почему-то сама к этому счастью никогда не стремилась, а теперь удивляется, в кого дочь такая. И расстраивается очень, что её любимая маленькая девочка никому не сдалась.

Саша мать свою любила, жалела, помогала, чем могла, но близких отношений всё равно не было. Не могла она с ней откровенничать, не могла жаловаться на то, что гложет сердце. Даже про ссору с Ниной тогда не рассказывала. Скрывала боль, притворялась, что всё нормально, лишь бы избежать вопросов, лишь бы не видеть в материнских глазах тревогу, расстройство и… разочарование.

Сейчас тоже приходится притворяться, с улыбкой отвечать, что в училище всё хорошо. И вообще всё хорошо.

Почему так выходило — Саша и сама не знала. В общем-то, мать своими проблемами тоже никогда не делилась. Любила, заботилась, даже баловала, но вот чтобы поговорить по душам — такого нет, не бывало.

Эта замкнутость и отдалённость в целом не мешала, только вот когда случалось плохое, приходилось вдвойне тяжело. Мало того, что носи всё в себе, переживай в одиночку, так ещё и делай радостный вид.



= 17

Отсидев четыре пары, Саша отправилась домой привычным маршрутом: сначала на троллейбусе до Филармонии, а оттуда надо было пересесть на трамвай, идущий уже до Площади Декабристов.

Расстроенная из-за Какоуровой, она не глядя села на первое попавшееся свободное сиденье, отвернулась к окну. Рядом кто-то пыхтел, толкался, она, погрузившись в себя, не обращала внимания. Голова гудела от тяжких дум, и сквозь этот гул она равнодушно улавливала чужие причитания: «До чего ж наглая пошла молодёжь! Никакого уважения к старикам. Сами места не уступят, так ещё и отпихнут, усядутся и плевать им, что у бабушки ноги не держат, сердце больное. Отвернут бесстыжую морду к окну и делают вид, что ничего не замечают».

У Саши и мысли не возникло, что эти упрёки имеют какое-то отношение к ней. Уж она-то всегда места старикам уступает.

Но тут её грубо ткнули в плечо. Она, стряхнув оцепенение, оглянулась. Незнакомая тётка смотрела на неё со злым осуждением. Саша и рта открыть не успела, как тётка разразилась гневной тирадой:

— Не стыдно, а? Расселась тут, сидит, молодая, а бабушка стой. Кто вас только воспитывал, бесстыжих таких?

— Ничего ей не стыдно, — подхватил всё тот же старушечий голос, который фоном бубнил до этого. — Вон отвернулась к окну…

Саша торопливо подхватилась и встала:

— Ой, садитесь.

Старуха кряхтя уселась, метнула в неё сердитый взгляд, поджала губы. Но молчала недолго, снова принялась ворчать:

— Чтоб и вас так же в старости…

Только сейчас Саша сообразила, что это её называли наглой, что это у неё бесстыжая морда…

Щёки густо затопила краска, от стыда стало тяжело дышать. Она отошла подальше, в другой конец салона, надеясь, что здесь не слышали, как её позорили. Судя по равнодушным лицам, и правда не слышали, но всё равно Саша считала остановки — не терпелось наконец выйти из этого троллейбуса. Он же, как назло, двигался в час по чайной ложке.

Однако и в трамвае без сюрпризов не обошлось. Где-то на путях столкнулись два автомобиля, перекрыв дорогу. Длиннющая цепочка вагонов растянулась на несколько остановок.

Когда кондуктор сообщила, что впереди авария и сколько придётся стоять — неизвестно, половина пассажиров покинули трамвай. Саша тоже ждать не стала, потрусила домой пешком — до её остановки из транспорта ходили только трамваи.

Уж лучше бы дождалась, когда движение возобновится, потому что холодно было. Под конец февраль свирепствовал, задувая ветрами так, что с ног сносило. Так что она, пока добралась до дома, совсем закоченела.

Во дворе пацаны ещё в начале зимы раскатали ледяной пятачок. Саша сто раз его видела, сто раз обходила, а тут, не заметив, ступила на припорошенный снегом лёд и, неуклюже взмахнув руками, грохнулась. Финальный аккорд на редкость неудачного дня.

Ушиблась, конечно, так, что из глаз брызнули слёзы. Хотя всплакнула Саша не от боли, просто это стало последней каплей.

Прихрамывая, она ввалилась в подъезд. С трудом поднялась по высоким ступеням на четвёртый этаж. Окоченевшими пальцами долго не могла попасть ключом в замочную скважину.

Когда Саша наконец оказалась дома, в тёплой, полутёмной прихожей, пахнущей краской для обуви, мамиными терпкими духами, книгами (ими были заставлены гостиная и спальня матери) и немного сдобой (мать утром жарила сырники), то обессиленно сползла на пол и минут десять просто неподвижно сидела.