И сердце пополам

— Да капец! Нет, вроде она и не уродина, если так посмотреть, но… не знаю, всё равно какая-то страшная, а на голове так просто катастрофа. — Глеб поднял к голове руки с растопыренными пальцами, опустил, пожал плечами. — Ну или, может, место повлияло. Там прям пахло Фурцевой. И мне аж не терпелось оттуда скорее свалить.

— Оу, ты даже знаешь, как пахнет Фурцева? — хохотнул Тошин.

Глеб придавил его взглядом.

— Ладно тебе. Главное, начало положено, — успокоил его Тёма.

Глеб с минуту задумчиво молчал, потом вдруг сказал:

— Но улыбается она мило.

— Кто? Дочка? Так она тебе уже улыбалась? — обрадовался Тошин.

— Угу, — совсем невесело отозвался Глеб. — Улыбалась, краснела, бледнела, вздыхала.

— Оба-на! Выходит что? Уже запала? Ну ты, красавчик.

— Да фиг знает. Может, она такая стесняшка, что с любым разговаривает, как в предобмороке.

— Но улыбалась-то мило?

— Улыбалась мило, да, — повторил Глеб. — Хорошая у неё улыбка.

— Так это ж зашибись! Всё получается ещё легче, чем мы предполагали.

— Ты — оптимист, Тоша, — устало вздохнул Глеб.

— А ты?

— А я хочу есть и спать.

Поели вместе пельменей, пока ели, Тёма выдавал идею за идеей, как окончательно скрутить дочку Фурцевой, потом убрёл к себе.

— А что ещё хорошо, — вспомнил он уже в коридоре и снова вернулся, — у нас теперь есть её номер.

День выдался суетным и полным впечатлений. Давно такого не бывало. Эмоции, оказывается, выматывают не меньше физической нагрузки. Глебу казалось, что он устал даже больше, чем после самой напряжённой смены и как только уляжется, так тут же уснёт.

Однако время шло, он ворочался, а сон всё не приходил. И на душе отчего-то было смутно-тягостно. Может, потому что не верил он в удачный исход их авантюры и мысленно прощался с этой жизнью, вполне, в общем-то, комфортной и свободной. Да очень даже комфортной и очень свободной по сравнению с тем, что ждёт его в армии.

А, может, потому что из головы никак не выходила эта девчонка, дочка Фурцевой. Как там её? Саша.

Сегодня он играл, лицедействовал и, надо признать, умело. Изображал не просто нелепую ситуацию, а доброжелательность, тогда как испытывал совсем другие чувства. Он очень ловко обманывал, так ловко, как сам от себя не ожидал, а она не подыгрывала ему, она ему верила. И вот это угнетало. Заставляло ощущать себя мерзавцем. А ведь это только первый шаг.

Он, конечно, ненавидит Фурцеву, и эта острая злость отчасти распространяется и на девчонку, но и сам себе он в этой роли страшно неприятен. А ещё — распознал он наконец смутное давящее чувство — ему жалко эту несчастную. Да, вот так. Она ему не нравится, она его злит, и вместе с тем её жалко. Она и на мать-то свою стервозную совсем не похожа — робкая такая, застенчивая, растерянная. Словно из прошлого века явилась. А то и из позапрошлого. Этакая тургеневская барышня. Такую облапошить — вообще ничего не стоит. И наверняка облапошат её, и не раз, только пусть это будет не он.

Решив для себя, что с этим делом надо завязывать, Глеб наконец уснул.

= 20

Весь следующий день Глеб думал об этой ситуации — пока сидел на лекциях, пока ехал домой, а затем и на работу, пока носился по городу с доставкой. И сам не понимал, что его так зацепило. Хорошо, что хоть этой ночью мысли его больше не терзали — по крайней мере, выспался. Впрочем, после смены он всегда спал как убитый.

Зато назавтра сразу после занятий к нему заявился Тошин и снова завёл прежний разговор.

— Тут, смотри, как: можно опять устроить типа случайную встречу. Где-нибудь на нейтральной территории. Её маршрут и распорядок мы примерно знаем. Можно столкнуться с ней на улице возле художки, можно в транспорте. Вы теперь как бы уже знакомы, так что подойти к ней и заговорить — будет нормально. Ничего странного. Да вообще в порядке вещей. А можно замутить схему посложнее…

— Ничего мутить не будем, Тоха. Ни посложнее, ни попроще.

— Как это? — сморгнул Тёма.

— Вот так. Больше я в этом спектакле не участвую.

— Не, не, не! Ты чего? Мы уже столько всего сделали. Иванов людей напрягал. Я тоже старался. Ради чего? И только всё начало складываться, как надо, а ты на попятную?

— Слушай, Тоха, а тебе-то со всего этого какой интерес?

Тошин замешкался, пожал плечами.

— Ну я так-то к тебе, сволочь, привязался за два года. Не хочу, чтобы ты сваливал, — смущённо улыбнулся Тёма. — Ну и потом, только-только началась такая интересная жизнь, и ты вдруг сдулся. И главное, с чего? Нормально же всё было.

— Да ни с чего. Просто стрёмно как-то.

— Боишься, что Фурцева раньше времени всё пронюхает?

— Да нет, это тут вообще ни при чём.

— А что тогда? — искренне не понимал Тёма.

— Не знаю. Дочка её, Саша эта, она вообще не такая. Тяжело с ней.

— Потому что страшненькая? Но ты ж говоришь, не такая уж она и страшная.

— Да не поэтому вообще. Просто она как не от мира сего.

— Чокнутая?

— Тоха, а с тобой тоже тяжело, — усмехнулся Глеб. — Нет, просто она такая… наивная, доверчивая. Какая-то неискушённая, понимаешь? Я ей всего лишь пару раз улыбнулся, а она уже поплыла и смотрит так, будто добра ни от кого раньше не видела.