И сердце пополам

Глеб взглянул на неё с неприкрытым удивлением: идти в открытую против железобетонной Фурцевой — это надо иметь крепкий характер. Глядя на Сашу, такую хрупкую и стеснительную, и не скажешь, что она способна вообще кому-то слово против сказать, а уж тем более перечить этой мегере. Та, может, конечно, дома так уж и не свирепствует, как со студентами, но всё равно вряд ли превращается в кисель.

К счастью, Саша развивать тему про свою мать не стала, даже имени её не назвала.

До филармонии они доехали вместе. А там Саша пересела на трамвай. До дома провожать её Глеб не стал — вдруг бы попались Фурцевой на глаза. Хотя было бы любопытно посмотреть на её реакцию. Наверняка вышло бы впечатляющее зрелище. Ну, ничего, ещё успеет насмотреться.

Был и ещё один момент, из-за которого почему-то хотелось поскорее распрощаться: пока ехали в троллейбусе, народ нещадно давил с всех сторон, прибывая на каждой остановке, как оно и бывает в час пик.

Глеб с Сашей встали в самом хвосте, но после очередного наплыва пассажиров её притиснуло в угол у заднего окна, а его прижало к ней. Он кое-как упирался руками в поручень, чтоб уж совсем её собой не раздавить.

— Народ сегодня нас так и провоцирует. Прямо-таки подбивает на близкий контакт, — попытался он пошутить, глядя, как она смущается.

Однако она то ли не поняла шутку, то ли ещё что, но вмиг стала пунцовая, закусила губу, опустила голову. Этот её дурацкий шерстяной колпак теперь лез в лицо и кололся.

— Эй, ты чего? Посмотри на меня.

Она, немного помедлив, подняла к нему лицо. И был у неё такой вид, что стало ясно — девчонка спеклась, хоть верёвки из неё плети. Такую смесь обожания, страха и покорности во взгляде Глеб сроду не видел. Он и сам ощутил какое-то странное смятение, даже желание шутить отпало. Стало вдруг душно и жарко. Вот и захотелось скорее в зону комфорта.

Так что, вырвавшись из переполненного троллейбуса, молча довёл Сашу до остановки трамвая, бросил коротко "пока, позвоню потом" и ушёл.



= 24

Как только Глеб вернулся в общежитие, на пороге нарисовался Тошин, будто подкарауливал.

— Ну? Рассказывай, как всё прошло.

А рассказывать почему-то не хотелось, но Тёма вцепился, как клещ: куда ходили? Что делали? Что правда, с горки катались? Прикол такой? Серьёзно? Хотя да, дёшево и сердито. Она уже готова? Запала на тебя? Когда опять встретитесь?

— Тоша, у меня голова уже пухнет от твоего стрекота, — поморщился Глеб.

— Ты скажи, — не обращая внимания, продолжал Тёма, — когда и где в следующий раз встречаетесь? Ты решил? Нет? Блин, ты и впрямь, Глебыч, какой-то измочаленный. Что, обломно гулять со страшной тёлкой?

— Да никакая она не страшная, — сорвалось у него с языка как-то само собой.

— Даже так? Неужто понравилась? — светлые брови Тошина взметнулись кверху, а лоб собрался гармошкой.

— Да ничего не понравилась, — вдруг разозлился Глеб. — Просто вблизи она не страшная, обычная девчонка, да и всё, нормальная даже.

— Ты сам говорил — чучело.

— Ну, говорил.

— И что, теперь уже не чучело? — усмехнулся Тошин. — Ладно, проехали. Так когда вы в следующий раз встречаетесь?

— Не знаю. Не думал ещё.

— Так надо думать! У тебя что, времени вагон? Давай обсудим наши действия, что-нибудь вместе сообразим. Гулять ведь так можно и до посинения. А тебе надо на новый левел переходить. Сблизиться с ней надо, причём срочно. Вообще, желательно её как можно скорее чпокнуть, девки после этого сразу привязываются. И она привяжется.

— Ну вот этого счастья мне точно не надо, — отозвался Глеб резко. Беспричинная злость продолжала нарастать.

— Не понял. А как ты хотел тогда?

— Пообщаемся немного, потом попрошу её помочь… поговорить с матерью.

— Глебыч, вроде ты и не лох, а лох. Если сделаешь так, как хочешь ты, она тебе, конечно, не откажет. И возможно, даже поговорит с мамашей. Только та встанет на дыбы ещё больше, вот увидишь. И девка эта потом только разведёт ручками: извини, Глеб, я пробовала, не получилось. И, в итоге, всё станет ещё хуже.

— А куда хуже-то? Два раза отчислят?

— Короче, Глебыч, я говорю точно: тебе надо её тр**нуть.

— Да это как-то… не знаю. Не смогу я.

— Сиалис в помощь.

— Дебил. Я не в том смысле.

— Да понял я, понял. Шучу. Это ты юмора не понимаешь. А если серьёзно, то реально чпокни её. Ну, надо, Глебыч, надо. Без этого ты ей никто. Так, просто знакомый потрындеть о приятном и не более. Сам посуди, с какой стати она будет нагибать мамашу за просто знакомого?

— Ну, допустим. А потом-то что? Я как-то не готов из-за универа ввязываться в ненужные отношения.

— А-а, это фигня-вопрос. Разбежитесь, да и всё. Спровоцируешь потом ссору, ну чтоб всё естественно было. Но об этом пока рано думать. Лучше подумаем давай, как тебе её…

— А давай, юморист, я на твою днюху её приглашу?

Лицо Тошина, всегда живое и подвижное, было не просто как открытая книга, а как книга с цветными картинками на весь разворот, где каждая эмоция изображена в подробностях. Сейчас он выкатил голубые глаза, вскинул брови и открыл рот. Потом рот прикрыл, слегка нахмурился и заморгал.