I слой

– Меньше говори, лучше включай. Выбери «Малыш». Он немой, создан еще на заре кинематографа, но субтитры к нему – классные, в свое время постарались студийные переводчики.

– Так он еще и незвуковой… – обреченно протянул мальчик, усаживаясь с пультом в руке рядом с отцом и выбирая курсором в меню экрана подсвеченную радужными мерцающими огоньками надпись «Малыш. Фильм Ч. Чаплина». – Здорово…

Только начался фильм, появилась заставка на английском языке под первые аккорды фортепианной музыки, как за надежно закрытым окном комнаты что-то заурчало, улица пришла в движение. Нервно залязгала рама, оживленная неким внешним воздействием.

Голос из селектора трижды истерически громко прокричал: «Начало Сезона Нищеты! Начало Сезона Нищеты! Начало Сезона Нищеты!» и тут же оборвался, совершив в заключение бессвязную звуковую трель.

– Выключай телевизор, – повелительным тоном сказал Эдуард. – И иди ко мне в объятия, мой любимый сын. Все будет хорошо. Главное – верь моим словам.

Телевизионный экран незамедлительно погас, и Алик ярко почувствовал через отцовскую одежду тепло жилистого тела мужчины, а также частый стук бьющегося сердца. Крепкие объятия папиных рук придали мальчику такие необходимые сейчас уверенность и спокойствие. Но ничего, кроме дребезжания окон в квартире, не происходило. Оба надеялись, чтобы все именно на этом и прекратилось.

Так они сидели, прильнув друг к другу, несколько минут, молча, ощущая каждого дыхание и казавшийся таким громким стук сердца. Как вдруг Алик тихо и со стоном вскричал и попытался вырваться из заботливых рук родителя. Эдуард едва совладал с сыном, чтобы тот не упал на пол. Тело мальчика начало выкручивать, а голова замоталась из стороны в сторону, словно пытаясь избавиться от чего-то навязчивого.

Мужчина еще крепче обхватил сына, прижал свое лицо к детской груди. Тихий стон ребенка резал отцово ухо, потом раздались непонятные крики, перешедшие в различимые слуху фразы.

– Зачем? Зааачем ты снова здесь? Ты…ты…ты за мной пришел? Не дам…не дамся… Ты вовсе не друг… ищешь моей гибели!..

На посеревшем лице Алика вздулись клокочущие от бешеного ритма пульса вены. Казалось, они вот-вот и лопнут. Голова еще сильнее забилась из стороны в сторону, будто вышедший из-под контроля маятник.

Эдуард, как мог, пытался успокоить сына, но все было тщетно. У него самого все поплыло перед глазами, стало дурно, и он никак не мог сообразить от чего, толи от безумства той ситуации, в которой находился, толи действие Сезона Нищеты коснулось и его.

Алик не успокаивался, и, не зная, как облегчить страдания сына, мужчина заплакал, тяжелым грузом ощутив свое бессилие перед реальностью. Так они и сидели несколько долгих минут: Эдуард, сжимающий худое тельце собственного сына, и Алик, пытавшийся вырваться из этих объятий и мотавший в некоем безумии головой, выкрикивая пугающие, к кому-то ему только известному фразы:

– Уходи!.. Уходи!.. Ты пришел жалеть меня?.. Враки! Враки! Ты злой!.. Ааа!..

– Алик, сынок, что с тобой? – не выдержал, наконец, Болотов. – Тебя что-то тревожит? Мы тут одни, никого больше нет, посмотри. Здесь только папа, и он тебя очень любит! Алик!..

Слезы у мужчины полились из глаз уже градом. Он ничего не мог поделать. Был не в силах хоть как-то облегчить страдания ребенка. Чувство беспомощности жгуче теснило грудь.

– Пошел отсюда!.. – продолжал мальчик и сделал движение рукой так, словно хотел кого-то прогнать. – Ты не мой друг!.. Прочь! Вон! Не подходи ко мне!.. Не души меня!.. Теперь я знаю, для чего ты ко мне приходишь!.. Ты просто желаешь смерти мне!.. А!.. Больно!

Эдуард от этих слов ребенка стал лихорадочно озираться по сторонам, пытаясь увидеть того, к кому были обращены эти последние слова Алика. Но сковавшая глаза пелена от слез и Сезона Нищеты не позволяла что-либо внимательно рассмотреть.

– Алик, что тебя тревожит? – только и мог Эдуард, разве что лишь спросить. – Ответь, пожалуйста. Мы вдвоем сможем победить это. Папа всегда с тобой. Он здесь, рядом… Только скажи…

Неожиданно резко мальчик рванул к отцу так, что надежная хватка рук Болотова ослабла, и ладони ребенка, что есть сил, вцепились в обшивку спинки кресла. Пальцы тотчас побелели, с такой силой они схватили ткань. Они с ожесточением дергали на себя ее, пытаясь порвать, уничтожить с такой ненавистью, что отец едва удерживал мальчика, чтобы тот вконец не вырвался и не натворил еще более ужасающих поступков.

– Ну, успокойся!.. Никого тут нет. Здесь только я, твой любящий папа. Ты в безопасности. Не бойся. Поверь мне, сынок, мы одни, и посторонних тут нет. Алик!.. Услышь меня!..