И снова здравствуйте!

Несколько мгновений я громко ревел, вцепившись в бабусю, а затем мне на макушку опустилась теплая женская рука, и мягкий голос бабуси произнёс:

— Ну, ладно, будет… Не плачь. Я уже вижу, что ты и есть мой Ромочка… Просто не веди себя больше так.

— Ибуду! — проревел я сквозь слезы.

— Ну всё, всё… заканчивай давай. Пошли уж домой, горе ты моё луковое… Я на вечер блины испекла. Да и дедуся скоро со службы вернётся — а нас нет. Вот он взволнуется! Пошли уже.

Вот так и закончилась моя первая, ну и, наверное, последняя попытка покапризничать…

Бабусина каша была, как всегда, невероятно вкусной. Так что я не только умял целую тарелку, но ещё и попросил добавки. Дед, сидевший напротив, довольно крякнул.

— Молодец! Мужиком растёшь… Знаешь как раньше в деревнях работников нанимали? Приходит мужик наниматься работником, так его хозяин за стол сажает и смотрит как работник ест. Если плохо ел — так гнали взашей. Потому как толку с такого работника никакого. А если хорошо — значит справно работать будет!

Я эту байку знал. Дед меня ей всё время попрекал, если я за столом капризничал. Так что я просто поднял голову, улыбнулся деду, буркнул: «Угум!» и продолжил активно работать ложкой… После того как я начал просыпаться по утрам на час раньше и втихаря делать комплекс у-шу, у меня резко увеличился аппетит. Что очень радовало моих дедусю и бабусю. Поскольку они исповедовали классический подход дедушек и бабушек — внук должен был быть чисто вымыт и накормлен до отвала, а остальное — от лукавого!

А вот с занятиями у меня явно вырисовывалась проблема. На то, что я сумею сохранять в тайне свои занятия ушу сколько-нибудь долго — я не надеялся. Спалят. Квартира двухкомнатная. И хоть бабуся с дедусей спят в спальне, а я ночую в гостиной на кресле-кровати, то, что я по утрам занимаюсь какой-то странной муйнёй — рано или поздно точно окажется замеченным. Я ведь деда-то засекаю только по щелчку выключателя туалета, который расположен буквально в одном шаге от дверей гостиной. Он же как кошка ходит. Абсолютно бесшумно. А как вы думали — он у меня фронтовой разведчик-диверсант. Войну начал старшиной, а закончил старшим лейтенантом. И какую войну! На которой даже в обозе выжить было очень не просто. Бомбежки, «котлы», прорывы. Немцы — вояки жёсткие. А он в тыл к ним ходил. Причём не раз, не два и, даже, не десяток… Так что вздумай он сначала зайти поцеловать внука — тут и будет мне фокус с последующим разоблачением. Потому как объяснить ему откуда его внук узнал все вот эти движения я точно не смогу. Дед ведь сразу поймёт, что это целостный комплекс. Он же у меня ещё тот волкодав. Джиу-джитсу владеет! Ему всех советских разведчиков учили пока окончательно не перешли на самбо. А мой дедуся — крутой разведчик. За войну не один десяток «языков» перетаскал. Ему командующие армиями задачи ставили. Он мосты рвал за четыреста километров от линии боевого соприкосновения и в интересах наступательной операции фронта. Его, кроме пеших разведрейдов, ещё и восемь раз в тыл немцам с парашютом забрасывали. На него дважды похоронки приходили…

Про войну дед мне рассказывал довольно много. У нас с ним это называлось «быль».

Я там, в покинутом будущем, читал заявления разных товарищей о том, мол, что «настоящие» ветераны никогда не вспоминали о войне. Херня всё это — вспоминали, но очень по-разному. Над какими-то воспоминаниями, бывало, и ржали, а над какими-то — плакали. Помню, то ли на двадцать третье февраля, то ли на майские приехали к деду друзья-сослуживцы. Сели, выпили, а потом начали песни петь. Много пели. От «Бьётся в тесной печурке огонь…» и «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу…» до «Синенького, скромного платочка». И во время последней я заметил, что дед не поёт почти, а плачет. Вот так едва губами двигает, а по щекам слёзы… Тогда я постеснялся спросить почему, но уже много позже собрался с духом и спросил. И он рассказал.