И снова здравствуйте!

Я покосился в сторону нянечки и воспитательницы и, заметив, что они отвлеклись, повернулся к нему и, широко улыбнувшись, сделал жест рукой. Типа: «Welcome»! «Тиша» сначала обалдело вытаращился на меня, явно недоумевая от того, что кому-то может понравиться подобная дрянь, но тут же, воровато оглянувшись, шмякнул перед мной бутерброд. А спустя пару мгновений рядом появилась ещё парочка. От двух прихлебателей, всё также отиравшихся поблизости. Причём, похоже, от меня, а не от Жиртреста…

Потом были игры и ужин. На ужин была подана картошка пюре и котлеты. Ну, или, биточки. Поскольку они были такими одновременно и круглыми, и продолговатыми. А потом мы снова вышли гулять на площадку.

Меня забрали одним из первых. Бабуся не работала, поскольку, как жена офицера, была профессиональной домашней хозяйкой. Так всю жизнь за ним и скиталась. Насколько я помнил этот город был для них четырнадцатым местом службы. А в гарнизонах с работой для женщин всегда было плоховато. Вот она и привыкла заниматься домом. Но делала она это не только виртуозно, но, прямо-таки, истово. Перед любым приездом гостей бабуся вылизывала квартиру до полного блеска, умудряясь начищать до блеска даже советский хрусталь машинной обработки, что было весьма нетривиальной задачей. А затем, уже по приезду делала смущённой вид и, разведя руками, начинала провокационно извиняться:

— Прошу простить — у нас так не убрано… — после чего с удовольствием выслушивала бурные комплименты чистоте и порядку. Вот такие у неё были маленькие хитрости…

Когда она появилась на площадке, Вера Евгеньевна, которая весь вечер приглядывала за мной заметно больше, чем за другими, не стала сразу меня подзывать, а устремилась ей навстречу и начала что-то взволнованно ей рассказывать. Я же всё это время делал вид, что ничего не замечаю и увлечён совершенно другим. Ну да — я придумал себе развлечение. А вы сами подумайте — насколько мне интересно было возиться в песочнице с совочками и машинками? Вот то-то… Так что я придумал хватать за руки по паре девчонок, взбираться с ними на горку и, составив «паровозик», с шумом и визгом скатываться вниз. Нет, никакого сексуального подтекста во всем этом не было. Во-первых, моё нынешнее детское тельце вообще никаких реакций не выдавало. Ну не вырабатывает оно ещё никаких потребных для чего-то подобного гормонов от слова совсем. Во-вторых, и сами девчонки в нашей группе даже на мечту педофила не тянули. Я как-то читал, что те любят этаких худеньких, воздушных, с тонкими ручками-ножками, внешне беззащитных. Наши же были, скорее, «купидончиками» — крепенькими, щекастенькими с бантиками-крылышками и громкими голосами. А кое-кто и вообще «бомбочки»! Но визжали они прикольно и с удовольствием…

Пока шли домой — бабуся молча сердилась. Она вообще, как я уже вспомнил, была со мной более строгой, чем дед. Нет, любила она меня не меньше его. Но по-своему. Дедуся меня любил таким, какой я есть. Уж не знаю, кого он во мне видел — себя ли в молодости, нерождённого ли сына-наследника, поскольку моя мама была у них с бабусей единственным ребенком, или просто любимого внука, но я от него практически никогда не слышал ни единого грубого слова. Он прощал мне всё — обиды, плачь, косяки. Он просто был рядом и всегда подставлял мне плечо. Чтобы ни случилось. Бабуся же… Она чувствовала за меня ответственность. За то, каким я вырасту. И потому я регулярно получал от неё поучения и выговоры. Ну, когда что-то делал не так. Поэтому она сейчас и сердилось. Ну я же явно заслуживал очередной нотации, но, как мне представляется, воспитательница попросила её сохранить в тайне то, что она ей всё рассказала. Так что если бабуся начнёт ругать меня за то, что я ушёл из садика, то тут же сдаст этим воспитательницу. И кто знает как я потом к ней буду относиться? Поэтому у бабуси сейчас явно наблюдался небольшой когнитивный диссонанс. С одной стороны воспитывать нужно, поскольку есть за что, а с другой — нельзя.

Когда мы дошли аккурат до того места, где я пришёл в себя, она, наконец, справилась со своим желанием начать меня поучать немедленно и решила раскрутить меня на чистосердечное признание.

— Как прошёл день?

Я, до сего момента давший полную волю своему детскому телу, вследствие чего моё передвижение за руку с бабусей представляло из себя череду верчений и подпрыгиваний, замер, опустил голову и покаянно выдавил из себя:

— Хоёшо.

— Всё хорошо?

Я пару мгновений подождал, а потом медленно мотнул головой.

— То есть? Не всё? А что нехорошо?

Блин, да что ж такое-то! Мои глаза сами собой начали наполняться слезами. Нет, сейчас это было вполне в тему, но проблема была в том, что эта реакция оказалась совершенно рефлекторной. Я её абсолютно не контролировал. Детское тело отреагировало подобным образом само. Судя по всему, на тон, каким были заданы вопросы. Это я так что, и описаться могу? Бли-и-ин…

— Я… ям… я ушёл из садика… — в принципе слёзы в голосе были вполне уместны. Меня бесило исключительно то, что я не мог их контролировать.

— Вот как? А зачем?