И сплетаются нити судьбы...

«Значит, Измаил не просто так наведывался к Ромале. Он всё еще на что-то надеется. Вот почему, когда я попытался объяснить причины расставания с Мариной, она сказала, что не нужно ничего объяснять. Ну, еще бы! Ей ли не знать?!»— думал парень, поглаживая горячий мобильник.

Он опять на цыпочках пробрался в комнату к Ромале, постоял на пороге, раздумывая, а потом подошел к кровати и лег осторожно. На тот случай, если Ромала вдруг проснется, чтоб не испугалась, да и ему было так спокойней. Лег и посмотрел на рассыпавшиеся по подушке смоляные кудри, на бледное лицо и такая жалость нахлынула на него! Пододвинулся чуть ближе, поправил одеяло и закрыл глаза.

Проснулся он моментально. За окном уже было темно. И он вскинул руку с часами к глазам: почти семь. Рядом, продолжая дребезжать, по ворсу пледа ехал телефон: вызывала Люся. Парень очень аккуратно поднялся и, подхватив телефон, вышел из комнаты. Он открыл дверь сестре и Измаилу. «Недородственники» спокойно поздоровались, и все прошли на кухню. Дима в паре фраз изложил то, что понял. Измаил, услышав о письме, сразу вытащил из внутреннего нагрудного кармана конверт. Люся тяжело вздохнула. Мамедов положил его на стол.

— Я боялся ей отдавать письмо, — признался ингуш. — Думал, увидит его и опять сляжет.

— Она и без него слегла, — буркнул Дмитрий.

— Ну и что делать будем? Опять спрячем лет на десять? — встряла Люся.

Дима глянул на брата с сестрой и разозлился.

— Нет, вы не друзья. Вы изуверы! Изверги! Вы что, не понимаете, что лучше сразу отрезать ногу повыше некуда, чем пилить по частям, надеясь, что гангрена не распространится? Если бы ты ей тогда отдал это письмо, она бы переболела и всё! Нет, мы же добрые! Не отдали тогда, пожалели, а теперь придется, потому что она про него знает!

— Да откуда ты знаешь, что было бы? Ты ничего — понимаешь, НИЧЕГО! — не знаешь, а судить уже взялся! Ты видел, что с ней было, когда Саша погиб? Она на себя руки не наложила по одной причине: чтобы быть с ним в вечной жизни! Ты это понимаешь? Она тогда из-за этой веры не прыгнула с крыши, а ты? Там рана такая была на душе, что все друзья в крови поскальзывались еще не один год! А по-твоему, нужно было в эту рану еще солью сыпануть, чтоб уж проняло, так проняло! — кричала Люся.

— Это сразу, а потом? Насколько я понял, ты, Измаил, к ней клинья подбивал с незапамятных времен, почему спустя год-два не отдал? — не унимался Дима.

Мамедов опустил голову:

— Не смог.

— Не смог, — пробормотал Дмитрий.

Он смотрел на серый, солдатский конверт, на ровные буквы, старательно выведенные в строках. Письмо помнит еще прикосновение Сашиных рук, и то, с какой любовью писались эти строчки.

— Ты Сашу знал? — спросил Милославский.

— Я с ним подрался из-за Ромалы, почти двадцать лет назад. А спустя десять — на его похоронах. За них обоих. За их любовь, — едва слышно проговорил Измаил.

Люся вновь тяжело вздохнула и смахнула слезы.

— А я всё думала, кому же он отдал письмо, — раздалось от порога, и все трое вздрогнули.

— Ромка… — начала, было, Люся, но смолкла на полуслове, боясь, что слезы тогда хлынут без удержу.

Цыганочка не заметила ни того, как подобрался, словно силясь защитить ее, Дима. Ни того, как побелел Измаил. Она протянула тоненькую ручку-веточку к конверту и потянула его на себя. Глаза смотрели на любимый почерк и не верили. Конверт был вскрыт или его просто не успели запечатать, девушка повернула его, и на стол выпал маленький золотой крестик на простом гайтане. Ромала подцепила его пальцами и поднесла к глазам.

— Я его надела Саше прямо у поезда. Только надела, и он сразу запрыгнул в вагон. Прям сразу. Даже минутки не прошло. Я его ни о чем не просила. Ни писать мне. Ни хранить верность. Только чтобы не снимал крестик и берег себя. Мне ведь больше ничего не нужно было. И сейчас не нужно. Почему он снял крестик, а, ребята? Я так просила его не снимать и не ездить! Я умоляла его остаться! Ведь я же знала, чем закончится эта поездка, а он? Он не поверил! Понимаете, не поверил! Он решил, что я перенервничала, смешно даже… — и она усмехнулась, только от этой усмешки у Измаила вытянулось лицо, у Дмитрия волосы встали дыбом, а Люся заплакала тихо у окна.

— Ромала, — позвал Дима осипшим голосом, но девушка даже не оглянулась.

— ...А он просто забыл его надеть, просто забыл. Забыл, понимаете? И погиб. А я? Мне-то как? Как жить? Он не вернулся… и меня здесь оставил.

— Ромала, — более настойчиво позвал Люсин брат.

— Забыл… забыл… А я? — не успокаивалась Ромала.

Дима подошел и обнял ее, разворачивая к себе. Прижал горячую голову к своей груди.

— Успокойся, родная моя. Ну? Успокойся, — шептал он ей на ухо.

И у нее побежали слезы по щекам.

— Я люблю его, Дима, — тихо сказала девушка. — Я его люблю. Люблю! Люблю!!!