И сплетаются нити судьбы...

Они молча ехали домой. Каждого одолевали свои мысли. Саша думал, что теперь будет еще лучше смотреть за тем, чтоб Ромалу никто, не дай Бог, не обидел. Парень тяжело вздыхал, понимая, что не сможет, как раньше, быть ежеминутно рядом с ней в школе. С Мамедовым нужно поговорить еще до начала занятий. Пусть только попробует сунуться к его девочке, уж он тогда поправит фейс смазливому ингушу! А еще он думал, что теперь у них с Ромалой всё будет по-другому. Вот он сидит рядом, держит в своей ладони ее тонкие пальцы, как было не раз, но ощущения другие! Или они только казались другим?

Самой же девочке было не до этого. Теперь, после того как Саша поступил в училище, они будут встречаться лишь короткими вечерами. Она и так не в полной мере ощутила лето: Александр каждый день, кроме воскресенья, уходил в гараж к своему дяде, маминому брату, и возился там с какими-то непонятными железками до трех, а то и до пяти вечера. Теперь у него занятия до пяти, хоть и суббота тоже выходной. Выходных ей будет мало. Она не сильно задумывалась над Сашиным предложением дружить по-другому. Может, из-за того, что в этом году и так всё будет по-другому.

Глава 22.

Первый звонок пронесся по стране. Саша с Ромалой услышали его, находясь под разными крышами. Девочка вздыхала и думала, что теперь перемены между уроками не будут приносить былой радости. Саша первую неделю всё выпытывал у нее о Мамедове: подходил — не подходил, приставал — не приставал. Ромала пожимала плечами и качала головой. Они и так редко видятся, зачем же тратить драгоценные минуты, чтоб разговаривать о каком-то Измаиле, неужели он сам этого не понимает?!

В этом году, как назло, у нее было много свободного времени, так как окончила обучение в музыкальной и художественной школах. Поэтому, промаявшись две недели без дела, она записалась в кружок вокального пения, который располагался в двух минутах от Сашиного училища, и конец ее занятий совпадал с окончанием учебы у Саши. Александр три раза в неделю забирал ее из Дворца детского творчества, и они вместе возвращались домой.

Как и раньше, у девочки было немного подруг, да она особенно в них и не нуждалась. Обсуждать, почему Анастасия Львовна — учительница по физике — больше не носит обручальное кольцо или за что Володина Люба из десятого «А» подралась с Валей Лоскутовой, ей совсем не хотелось. «Не суди, да не судим будешь», — часто повторяла Полина Яковлевна. Ромала не совсем понимала, что именно подразумевается под этим выражением, но сплетничать не любила.

Когда она пришла во второй раз на урок вокала, то познакомилась с Людмилой Милославской, обладающей голосом диапазоном в четыре октавы. Все называли ее просто Люсей. Она увлекалась народной музыкой и в основном исполняла старинные русские песни, и вся так подходила к этим мотивам: высокая, статная; коса русая в руку толщиной; глазища серо-голубые в пол-лица; румянец играет на щеках и совсем немного веснушек, которые прятались на зиму и проявлялись лишь по весне. В отличие от Ромалы, Люся уже много лет занималась в этой студии. Помимо Милославской здесь занимались еще два дуэта, исполняющих современные песни.

Люся сразу приметила новенькую и первая подошла познакомиться. Цыганочка даже растерялась. Обычно новеньких не любили, особенно если они талантливы.

— Да не тушуйся, Ромала, — подбодрила Люся, по-дружески хлопнув девочку между лопаток.

— Люся! Милославская! Какого черта ты здесь делаешь? — взревел педагог Андрей Петрович Белянкин. Он так не ожидал увидеть ее сейчас, что даже не очень выбирал выражения.

Мила, едва завидев учителя, попыталась ретироваться, да не тут-то было! Оказывается, еще три дня назад девочка лежала дома с температурой под сорок. В горле у нее три тысячи чертей боронили почву. Во всяком случае, ей так казалось. Там что-то жарили, карябали и скребли. Глотать было больно. Говорить сложно, а петь и вовсе невозможно! А без песни жизни нет!

— Люся! Я тебя видел! Ты не такая хрупкая, чтоб прятаться за швабру! И на фоне штор ты тоже заметна. А ну сейчас же марш отсюда! К пилюлям, грелкам и горячему молоку с медом! — бушевал Андрей Петрович.

— Ненавижу молоко! — пискнула из-за пианино Люда и опять нырнула обратно.

— И молчать!!! Не открывай рот в течение недели! Ясно тебе?

— А есть как?

— Молча!!! — орал Белянкин.

Он бросил на стол листы с нотами, и те разъехались по полировке, несколько спланировало на пол, но педагог даже не оглянулся. Он своими длиннющими ногами в два шага пересек кабинет, выволок из убежища Людмилу и потащил к двери. Люся последним усилием вцепилась в пианино и что-то пыталась говорить в свое оправдание. Да где там!

— Я буду молчать! — твердила девочка.

Андрей Петрович все-таки отодрал ее от инструмента и вновь поволок к выходу.

— Буду молчать, честное слово! Даже тише, чем мышь! — уверяла Люся и схватилась за вешалку. Треногое чугунное чудище пошатнулось и легонько щелкнуло педагога по темечку. Стукнуло бы сильней, да Люся успела его придержать.

— Ой, — сказал Белянкин, отпуская Люсю и ощупывая то самое темечко.