И сплетаются нити судьбы...

Ромала ничего не хотела. Того, что ей действительно хотелось, она никогда не получит, а в остальном — есть ли радость?

Однажды приехала Люся с Измаилом и сказала, что Ромалу вызывают в институт к декану.

— Да ведь она на ногах еле стоит? — воскликнула с досады Фаина. — Какой может быть институт?

— Да вы что, думаете, мы не говорили об этом, что ли? — возмутилась Люся. — Да мы раз сто сказали, что она не прогуливает и только-только выписалась из больницы, да толку-то? Деканша, Зверь натуральный, заорала, что поверит, лишь, когда своими глазами увидит. Да я думаю, что она просто завидует Ромалиной славе в институте. Ведь ее дочка — мышь облезлая и всё. Ни чести, ни красоты. Вот она и бесится.

— Мы всё уже продумали. Мы Ромалу хотим ректору показать, чтоб все разговоры вообще разом прекратить. Она успеет, нагонит за лето курс. Да и ректор сам ее увидит, и ему уже никто накляузничать не сможет, — высказался Измаил.

— Так что, Ромка, собирайся, поедем на свидание с дядей ректором. У него сегодня как раз совещание с нашим Зверем. Мы специально узнавали в деканате, в котором часу эта мымра будет у него.

Ромале ничего другого не оставалось, как одеться и поехать в институт. Фаина прямо на падчерице прихватила юбку на пару булавок, чтоб та ненароком не потерялась по дороге. Измаил усадил девушку в машину, Люська плюхнулась на заднее сидение, и они уехали. Ромала могла бы и сама дойти до кабинета ректора, благо он на первом этаже, но Измаил отнес ее к массивной двери на руках.

— Слушай, ты давай отъедайся поскорей, а то весишь меньше, чем моя кошка, — сказал он, усмехнувшись.

— А у тебя кошка, часом, не детеныш снежного барса?

— Нет, бенгальского тигра, — ответил парень с улыбкой.

— Хватит болтать, — шикнула на них Люся, отворив дверь приемной. Она пропала на минуту, а потом выглянула и поманила ребят внутрь.

Ромала присела на край одного из кресел. Друзья остались стоять. Секретарь так смотрела на больную, что та не знала, куда бы отвернуться. Не менее массивная дверь в святая святых института вдруг распахнулась, и на пороге показался ректор.

— О, Милославская! Что это ты позабыла здесь? Или опять на тебя собирается жаловаться какая-нибудь газета? Опять обошла кого-то из титулованных, а? — спросил он, и сам засмеялся над своей шуткой.

— Да нет, Павел Сергеевич, — махнула рукой Люся, — пока всё нормально.

— Ну, слава Богу, хотя твое «пока» меня немного смущает! Так с чем пожаловала? О, Измаил, ты тоже тут?

Ректора уважали и любили за простоту и понимание. Он помнил всех студентов по именам, если однажды знакомился с ними лично. А что уж говорить о звездах института! Карлов Павел Сергеевич был кряжистым мужиком, с простым, как выразилась мать Люси, рязанским лицом и носом «картошкой». На дух не выносил вранья и лентяев. Как с одним, так и с другим боролся в неравной борьбе. Люсю он уже один раз спас, когда она урвала славу какого-то известного в городе журналиста. Ромала никак не могла вспомнить его фамилию, помнила лишь, что она какая-то птичья. Не то Соловьев, не то Стрижев.

— Тогда чему обязан? — тут же посерьезнел ректор.

— Мы пришли по поводу Ромалы, — ответила девушка.

— Что случилось? — вцепившись в Люсю, спросил Павел Сергеевич.

— Да ничего, всё нормально, — выдавив улыбку, ответила Милославская, — да мы привезли ее.

— Где она? Где моя красавица? — воскликнул ректор, окидывая взглядом предбанник приемной, потом выглянул в коридор.

Люсе стало жарко.

— Она здесь, Павел Сергеевич, — тихо ответила она.

Ректор бросил на нее взгляд хищника, а Люся глазами указала на какую-то бабульку в кресле — он только теперь ее заметил. А та смотрела на него потухшими черными глазищами и улыбалась. Вернее, пыталась улыбаться. Она даже поднялась навстречу ректору. В платочке, в широченной юбке до пола, в необъятном свитере, с впавшими щеками и желтой кожей лица — и это Ромала? А та едва стояла на ногах. Хотела поздороваться, но ноги подломились, и ректор подхватил невесомую студентку под руки.

— А ну-ка, ребятки, пройдемте ко мне в кабинет, — пригласил он и повел Ромалу, а на лице была страшная мука. Это ж надо, такая звезда угасла, такая красота сгинула!

Он усадил Ромалу в кресло, и сам сел напротив. Люся с Измаилом устроились неподалеку.

— Ну, как ты? — спросил Павел Сергеевич, и Люсе показалось, что таких мягких интонаций в его голосе она еще не слышала.

Ромала пожала плечами.

— Нормально. От красоты — ничего не осталось.

— Ну, ты это брось. Вон, какая молодая. Всё будет хорошо, — он оглянулся на молчавших друзей. — Оставьте-ка нас одних.

Когда за ними закрылась дверь, ректор поднялся, вздохнул, прошелся взад-вперед по кабинету — ковер заглушал его шаги — и вновь уселся рядом с Ромалой. Кресло жалобно скрипнуло под его весом.