И стали они жить-поживать

 - Попрошу на мою жену не лаяться, граф!..

 - От дармоеда слышу!

 - От трудов праведных, что ли, ряху–то такую отрастил, а?..

 - Пролетарий!..

 - И фамилие его — Шабакин, иштинное шлово, шама только што шлышала!..

 - А, да ну вас всех! — лишил вдруг всех единственного доступного удовольствия дворянин из народа, махнув невидимой в темноте рукой. — По мне, так хоть всю ночь тут простойте стоя да языками метите. А я спать пошел.

 И он завернулся в соболью шубу и опустился на землю, раздвигая крутыми боками товарищей по несчастью.

 - Надумаете ложиться — валитесь ко мне. В куче теплее. Привыкайте, благородные, — прогудел он из глубины шубы, поворочался, устраиваясь поудобнее, и затих.

 Но ненадолго.

 Не прошло и минуты, как он начал кряхтеть и ёрзать, а потом и откровенно возиться, бормоча что–то нечленораздельное.

 - А всё–таки я не верю, чтобы граф Рассобачинский из углежогов вышел, маменька. Высокого он рода, хоть что тут пусть говорят, — громким шепотом пришла к неожиданному выводу самая младшая Конева–Тыгыдычная.

 - Это почему, Наташа? — удивилась боярыня.

 - А я историю такую читала, маменька. Одну девицу, чтобы проверить, принцесса ли она или простая герцогиня, положили спать на двенадцать перин, а на самый низ подложили горошину. И она ее почувствовала.

 - А при чем тут наш граф, Наташа?

 Девушка смутилась.

 - Ну, у меня же горошины не было, а мне интересно стало, правда ли он из простого народа вышел… По его лицу–то не скажешь… И по манерам… Ну и, когда он ложиться стал, я туда, где он устраивался, карандаш и кинула…

 - Карандаш?!.. Карандаш?!.. — возмущенно возопил граф, вынырнул из шубы и, яростно извиваясь, зашарил руками по земле. — Да там целая дубина! Меня ей все равно, что отходили! Все бока в синяках!..

 - Вот видишь, я же говорила, настоящий! — обрадовано зашептала боярышня. — Вот и та принцесса тоже…

 - Карандаш?!.. Карандаш?!.. По–вашему, это — карандаш?!..

 - Ай!!!..

 - Ой!!!..

 - Мамочки!!!..

 По ногам рядом стоящих с глухим стуком прошлось нечто, вырванное из–под массивного тыла графа.

 - Ты что, Рассобачинский, с ума там посходил?.. — сердито прозвучало со всех сторон во тьме.

 - Ты чего дерешься?!..

 - Это… не я… Это… было у меня… под спиной…

 - Ну, что еще у тебя там было?

 - Оглобля?

 - Дубина?

 - У меня… Это… это… Это лопата!!! — восторженным шепотом провозгласил не верящий своим пальцам Рассобачинский. — Клянусь жизнью — это лопата!!!

 - Ну, не дорого же твоя клятва стоит… — кисло проворчал кто–то справа, но воодушевленный нежданной находкой Рассобачинский только отмахнулся:

 - Не время киснуть, боярин Селиверст! Время действовать!

 - Уже выспался?

 - Да я дело тебе говорю! Этой лопатой мы пророем путь к свободе!

 - Засыплем себе могилу, ты хочешь сказать? — мрачно уточнил боярин Никодим.

 - Дяденька Никодим, а я вот историю одну читала, там один тоже граф из своей камеры подкоп сделал и сбежал! Десять лет рыл!

 - Верно, Наташенька! — обрадовался граф неожиданной поддержке. — Мы сделаем подкоп!

 - Ты чего, Рассобачинский, тоже книжек начитался? — снисходительно хохотнул боярин Никодим. — Сколько лет, говоришь, Наташа, тот чудак копал?

 - Десять! — быстро подсказала за нее Арина, ее старшая сестра, обеспокоенная, что обсуждение великих дел проходит мимо нее.

 - Ну–ну!..

 - Вот видишь, десять!..

 - Ларишка, Ларишка, што она говорит, ашь?..

 - Она говорит, десять лет!!!

 - Врет, плутовка! Какие дешять! Ей вше тридшать дашь!

 - А вот и не тридцать, боярыня Серапея! — обиделась Арина. — А двадцать пять с половиною!

 - Какая ражница! Вще равно в девках щидишь ить еще?

 - Не встретила пока героя своего романа, вот и сижу, — надулась Арина — не столько на вопрос, сколько на то, что в последние восемь лет слишком часто приходилось на него отвечать. — А за немилого–постылого я ни ногой не пойду, и не уговаривайте.

 - Тебя не я уговаривать должна… — начала было объяснять положение вещей старая сплетница, но, к облегчению запунцовевшей боярышни, ее прервали.

 - А я еще что–то нашла, смотрите! — раздался радостный шепот Наташи почти от самой земли.

 - И я, кажись, на чем–то таком стою… — поддержал ее боярин Порфирий. — Нука–ся, нука–ся… Ну–ка, матушка, отойди–ка в сторонку!

 - И у меня, кажется, под ногами что–то перекатывается…

 Быстрые раскопки на дне их тюрьмы принесли узникам двадцать лопат и три ломика.

 - Вот это дело, — довольно взвесил в руках заступ боярин Порфирий. — Ну, Рассобачинский, коли ты такой умный, говори, куда копаем.

 - А че это я–то? — надулся граф, как мышь на крупу.

 - Ну, это же у тебя отец углежогом был… А мы–то уж и забыли, которым концом лопата в землю–то втыкается… — не преминул громко напомнить боярин Никодим, чтобы все слышали и никто не забывал.

 Граф грязной рукой поскреб в лысеющем затылке, раздумывая, уесть супостата или просто обидеться, но мужицкая закваска взяла свое. В такое время не ссориться надо, как какой–нибудь там аристократ, у которого предков больше, чем тараканов на кухне, а делом заниматься, подумал он, и решил мелкое сведение счетов оставить на потом.