И стали они жить-поживать

 Костей хотел буйно возразить, пока не поздно — от воспоминаний об уроках этикета за столом он еще не перестал просыпаться ночью в холодном поту, но ссылка на некий «наш круг» избранных остановила его.

 И поэтому он просто спросил:

 - Зачем?

 - Чтобы показать всем, что они благородные. А иначе как другие, неблагородные, об этом узнают? А еще это делается, чтобы другие благородные люди нашего круга видели, что вы тоже к этому кругу принадлежите.

 - Это как пароль?

 - И отзыв.

 - И что… благородные люди нашего круга… должны говорить? Напомните мне, я что–то подзабыл… немного…

 - С удовольствием, — расплылась в хитрой улыбке царевна. — Запоминайте. В нашей речи встречается великое множество случаев, когда вместо простого и понятного неинтересного слова родного языка можно с блеском употребить такое заковыристое иноземное, что сами иноземцы будут десять лет думать, и то не догадаются, что мы хотели сказать…

 

 

 

 К тому времени, когда они подошли к Пауку, Костей уже потихоньку начинал жалеть о том, что вообще когда–то захотел стать повелителем мира.

 - …Нервюра — это очень нервная женщина. Например, я. В балагане на канате кувыркаются не скоморохи, а экслибристы. На стенах наших залов у нас будет роспись — по–художественному это называется «стенография». Если вам нездоровится, то вместо того, чтобы, как простолюдины, вульгарно сказать что вы съели что–нибудь не то, человек нашего круга скажет, что у него кишечное расстройство желудка. А если зашла речь о том, что кто–то утонул, мы скажем, что произошла утопия личности. Также никогда не говорите, что вы что–то забыли — благородный человек произнесет «склероз памяти», а не «забывчивость». И «я наблюдал виртуальные оптические явления», а не «мне показалось»…

 На Костея больно было смотреть.

 При последнем пассаже он страдальчески сморщился в полной уверенности, что с минуты на минуту у него произойдет склероз расстройства виртуальной личности, но только и смог произнести, что:

 - Какой кошмар…

 Лукавая царевна оживилась как костер, в который плеснули керосина.

 - А для этого тоже есть замечательное шантоньское выражение, простенькое, но ходовое, советую его запомнить: «кель кошмар». Ну, повторяйте за мной, ваше величество, посмотрим, как вы усвоили новый активный вокабуляр. «Склероз памяти». «Экслибристы». «Виртуальные оптические явления»…

 - Кель кошмар…

 От дальнейшей интеллектуальной экзекуции царя спасла только дверь Паука.

 Его замученное величество, чтобы избежать новой лекции о старом ханже Этикете, быстро припомнил, что женщину надо пропускать вперед. И Серафима, довольная не столько успехом своего ученика, сколько его ужасом перед последствиями неудачи, гордо двинулась вверх, к высотам современной магии.

 Сзади тихо донеслось, непроизвольное и тоскливое, «Ой, ноблесс, ноблесс — не оближь меня…».

 Радость ее, однако, была недолгой, как полет Снегурочки над костром, и испарилась она с таким же печальным пшиком при неизменной, но не покидающей ее все эти три дня мысли о том, что за все время, проведенное в плену, ей не удалось сделать ничего полезного. Отравленная жизнь Костея, Зюгмы и, кажется, теперь еще и генерала, в расчет не бралась. Все это было, конечно, забавно, и так им и надо, но к достижению самого главного не было пока сделано ни единого шага.

 Если бы сейчас нашелся рядом кто–нибудь дотошный и способный читать мысли, и спросил ее, что она считает самым главным, Серафима, скорее всего, затруднилась бы с ответом.

 Для нее сейчас главным было все.

 Во–первых, сбежать отсюда. Во–вторых, разузнать подробности плана Костея по захвату Лукоморья. В–третьих, предупредить о нависшей опасности оставшихся в тревожном неведении лукоморских родичей. В–четвертых, выведать, что за такой загадочный камень висит на шее Костея. В–пятых, понять, что связывало с ним Змиуланию. В–шестых…

 Но прежде, чем успели кончиться цифры Серафиминого списка безнадежно невыполнимых дел, лестница, упорно игнорировавшая прежде все встречавшиеся на пути двери, уперлась в самую заметную и большую из них.

 - Мы пришли туда, — вынырнул из–под ее локтя и проскочил к двери Костей, — где находятся глаза и уши моего замка. Туда, где мои верные… у них нет выбора… слуги–чародеи дни и ночи куют мою будущую победу над всем миром.

 - Куют? — захлопала глазами Серафима, поспешно снова входя в роль первой красавицы того самого мира. — Мечи–кладенцы? Топоры–саморубы? Копья–самотыки? Винты–саморезы?

 Царь засмеялся тем особым, запоминающимся смехом, от которого лошади спотыкались, молоко скисало прямо в коровах, а богатыри послабонервнее начинали заикаться.

 Серафима поморщилась.

 - Не думаю, что я сказала что–то веселое, ваше величество.

 - Что вы, что вы. Хотя, похоже, вы и читали в детстве слишком много сказок, но сейчас вы довольно близки к истине. Вы когда–нибудь прежде бывали в лаборатории мага? Я имею в виду, не профана–ремесленника, а настоящего, гениального, как я?

 - Нет, — все еще недовольно покосилась на царя Серафима.

 - Ну, тогда мы туда и не пойдем, — покривил рот в подобии улыбки царь. — Для начала будет достаточно Паука…