И в горе, и в радости

Я помогла ей затащить коляску в дом, вернула подушку на диван и пошла заваривать ей чай. Когда я вернулась с кухни, ребенок снова ел. Она поцеловала его головку и подняла глаза. Я видела, как она поколебалась, прежде чем сказать:

– Думаю, вам с Патриком нужно завести детей. Прости. Я знаю, что ты против материнства, но я правда так считаю. Он не Джонатан. Тебе не кажется, что с ним…

– Ингрид.

– Я просто говорю. Он был бы таким хорошим…

– Ингрид.

– И ты тоже. Честно. Это ведь не так сложно. То есть ты посмотри на меня.

Она указала на свою грязную одежду, распухшую грудь, мокрые пятна на подушках и посмотрела так, словно сейчас засмеется, или заплачет, или просто истощена. Я спросила, что она хочет на день рождения.

Ингрид спросила:

– А когда он?

Я сказала, что завтра.

– В таком случае пакетик соленой лакрицы. Той, что из «Икеи».

Ребенок вздрогнул и оторвался от груди. Ингрид вскрикнула и прикрылась. Я помогла ей перевернуть подушку, а когда он снова присосался, спросила, можно ли подарить ей лакрицу, за которой не нужно ехать в Кройдон. Тут она действительно заплакала, заявив сквозь слезы, что если бы я понимала, каково это: просыпаться по пятьдесят раз за ночь и кормить ребенка каждые два часа, когда само кормление занимает час и пятьдесят девять минут и кажется, что сосок протыкают четырьмя сотнями ножей, то я знаешь что? Думаю, я просто купила бы своей сестре лакрицу, которая ей нравится больше остальных.

Я поехала в Кройдон сразу от нее и на следующий день оставила на ее пороге огромную синюю сумку с соленой лакрицей на девяносто пять фунтов стерлингов и открытку. В ней было написано: «С днем рождения лучшую в мире мать, дочь, жену государственного служащего среднего звена, соседку, покупательницу, сотрудницу, налогоплательщицу, пешехода, недавнюю клиентку Национальной службы здравоохранения и целую вселенную своей сестры».

Несколько дней спустя Ингрид написала мне, что после третьей упаковки лакрицы ее отпустило. Потом она прислала фотографию своей руки, держащей стакан «Старбакс». Вместо того чтобы спросить ее имя, принимавший заказ сотрудник просто написал: ЛЕДИ С КОЛЯСКОЙ.

Мы поженились в марте. Первым, что сказал священник на нашей свадьбе, когда я подошла к алтарю и остановилась рядом с Патриком, было: «Если кому-то нужно в туалет, то туалеты через ризницу направо». Он сделал жест бортпроводника, показывающего выход из самолета. Патрик наклонил голову ко мне и прошептал: «Думаю, я постараюсь дотерпеть».

Вторым, что сказал священник, было: «Кажется, этот день приближался довольно давно».

* * *

На мне было платье с рукавами и высоким воротником. Оно было из кружева, выглядело винтажно и куплено в «Топшопе». Ингрид помогла мне собраться и сказала, что я выгляжу как мисс Хэвишем перед ее великим днем, превратившимся в полное дерьмо. Она подарила мне открытку с надписью «Патрик любит Марту». Она была прикреплена к подарку – «Лучшие Треки-93».

* * *

Когда мои кузены были подростками, Уинсом могла исправить их позу за столом, молча привлекая их внимание, и, как только они обращали на нее взгляд, поднимала руку и хваталась за воображаемую нитку, прикрепленную к своей макушке. Они смотрели, как она тянет ее вверх, удлиняя шею и одновременно опуская плечи, и не могли не повторять за ней. Если они сидели с открытым ртом, Уинсом дотрагивалась тыльной стороной ладони до нижней части своего подбородка, а если они не улыбались, когда с ними разговаривали, она улыбалась им жесткой, искусственной улыбкой дирижера хора, которая напоминает своим певцам, что они исполняют веселый номер.

На свадебном приеме моя мать встала посреди речи моего отца и сказала: «Ферги, а сейчас я продолжу». Она держала бокал для коньяка, в котором поместилось бесчисленное количество стандартных порций, и каждый раз, когда она поднимала его, чтобы выпить за одно из своих собственных замечаний, содержимое выплескивалось через край. Когда в какой-то момент она подняла бокал на уровень лба, чтобы слизнуть бренди с внутренней стороны запястья, я отвела взгляд и увидела, что Уинсом, сидящая рядом с ней, бросила взгляд на меня. Я смотрела, как рука моей тети потянулась к макушке, затем сжала невидимую нить, и я почувствовала, как распрямляюсь с ней в унисон, когда она потянула ее вверх. Она улыбалась мне, но не как дирижер хора, а как моя тетя, которая просит меня держаться.

Но через секунду мать заговорила про секс: Уинсом тут же опустила руку и опрокинула свой собственный бокал. Вино разлилось по столу и потекло на ковер. Вскочив, она повторяла: «Силия, салфетку!» – снова и снова, пока матери не пришлось замолчать. К тому времени, как Уинсом закончила свою демонстративную уборку, моя мать потеряла ход мысли.

* * *