И в горе, и в радости

Я долго сидела в душе, долго переодевалась в одежду, сложенную на стуле в ванной, и долго писала Ингрид, не ожидая ответа, прежде чем наконец спуститься вниз. Все были на кухне. Контролируемый хаос, описанный Хэмишем, теперь стал абсолютным. Мой отец и Роуленд из противоположных концов комнаты вели разговор, предмета которого я не могла понять. Было ясно, что отец расстроен, а дядя раздражен. Собаки визжали и бегали кругами у лодыжек Роуленда. Уинсом мыла кастрюли, а Джессамин засовывала тарелки в посудомоечную машину, не подходя к ней близко, заставляя моего отца и дядю повышать голоса еще больше из-за беспорядочного стука фарфора о фарфор. Николас и Оливер курили в саду. Периодически Джессамин кричала им, чтобы они пришли и помогли. Каждый раз она пыталась открыть окно над раковиной мокрыми руками, а когда у нее не получалось, стучала по нему кулаком. Моя мать сидела на кухонном стуле в позе Лайзы Миннелли, изображая некий перформанс, несмотря на то что никто, кроме меня, на нее не смотрел.

Патрика не было. Я подошла к Уинсом, которая сказала мне, что я выгляжу очень свежо, и спросила, не знает ли она, где он. Она сказала, что он уехал: она не знала куда.

Я отправилась к его квартире на такси, не зная, окажется ли он там, и не зная, что я скажу, если окажется, но он был единственным человеком, рядом с которым я хотела находиться.

Я приехала в одежде Уинсом. Патрик открыл мне дверь все еще в одежде Роуленда. Он спросил, не хочу ли я чашку чая. Я согласилась, и пока мы ждали, когда закипит вода, я сказала, что люблю его. Патрик повернулся, прислонился к стойке, расслабленно скрестил руки и предложил выйти за него замуж.

Я сказала «нет».

– Я не это имела в виду. Я говорю это, потому что думаю, что нам не следует проводить вместе столько времени, сколько мы проводили до твоего отъезда. Я чувствовала себя твоей девушкой, и всегда быть с тобой просто несправедливо, потому что даже если бы я была твоей девушкой, это бы никуда нас не привело. Хотя я, – я схватилась за край стола, – и правда хочу быть с тобой всегда.

В Патрике ничего не изменилось.

– И я хочу, чтобы ты всегда была со мной.

От того, как он это сказал, я почувствовала, как мое тело словно внезапно наполнилось теплой водой.

– И в таком случае, – продолжал он, – все, кажется, довольно просто.

– Все-таки нет, я же говорю, я не могу выйти за тебя.

Он спросил, почему нет. Он не выглядел взволнованным: потянулся и заправил рубашку сзади.

– Потому что ты хочешь детей, а я нет.

– Откуда ты знаешь, что я хочу детей? Мы никогда не говорили об этом.

– Ты сказал мне в Тейт, что всегда думал, что у тебя будут дети.

– Это не то же самое, что активно хотеть их.

– Я только что видела, как ты принял роды, Патрик. Это очевидно. Ты хочешь детей, и я стала бы твоим выбором Софи, потому что ты можешь либо жениться на мне, либо стать отцом рядом с кем-то другим. – Я продолжала, чтобы он не сказал то, что мне так часто говорили люди, которые меня знали, и люди, которые меня не знали. – Я не передумаю. Клянусь, я не собираюсь и не хочу быть причиной того, что ты не станешь отцом.

– Интересно, хорошо, – сказал Патрик и вернулся к приготовлению чая. Он принес чашку и поставил ее передо мной. Вынул пакетик, потому что знал, что с ним я буду чувствовать себя так, будто пытаюсь напиться из Ганга, не набив рот плавающим в нем мусором.

Я поблагодарила его, и он вернулся на прежнее место. Снова прислонился к стойке, скрестил руки на груди:

– Дело в том, что я никогда не изменю своего мнения о тебе.

Он сказал, что не читал «Выбор Софи», но отсылку понял.

– И это не невозможное решение, Марта. Это вообще не решение. Хочу я детей или нет, тебя я хочу больше.

– Хорошо, хорошо, – сказала я и коснулась края чашки. Было странно, что меня так желают. Я повторила: – Хорошо. Еще есть проблема моих наклонностей.

– Каких наклонностей?

– К безумию.

Он сказал: «Марта» – и впервые прозвучал недовольно.

Я подняла глаза.

– Ты не сумасшедшая.

– Сейчас нет. Но ты видел меня такой.

В тот летний день он приехал в обед забрать меня с Голдхок-роуд. Я все еще лежала в постели, потому что мои сны были слишком гротескными, и после пробуждения они остались в комнате неким физическим присутствием, отчего я слишком боялась пошевелиться. Я знала, что что-то начинается.

Патрик постучал и спросил, можно ли войти. Я плакала и не могла заставить себя ответить.

Он подошел и пощупал мне лоб, потом сказал, что принесет стакан воды. Вернувшись, он спросил меня, не хочу ли я посмотреть фильм и – я это помню – не против ли я, что он присядет на кровать рядом со мной. «То есть с ногами», – добавил он.

Я немного подвинулась, и, выбирая что-то на моем ноутбуке, он сказал: «Мне жаль, что ты неважно себя чувствуешь». Я так давно знала Патрика. Большую часть времени – тогда это еще случалось – одно мое присутствие заставляло его нервничать. Но в тот раз он был таким спокойным.