И в горе, и в радости

У Ингрид никогда не было послеродовой депрессии, но по необъяснимым причинам после рождения второго ребенка она начала колоть ботокс. Инъекции на тысячи фунтов стерлингов в ее безупречное тридцатидвухлетнее лицо. После сеанса, который обездвижил центральную треть ее лба, Хэмиш спросил, зачем она это делает. Она сказала: потому что, во-первых, она устала выглядеть как человек, которого выкопали из могилы, а во-вторых, парализация мышц лица означает, что она не может выразить всю глубину гнева, которую она испытывает по отношению к своему никчемному мужу, просто глядя на него.

Он спросил, не следует ли им в таком случае обратиться за помощью к семейному консультанту. Ингрид сказала, что может поразмыслить о разовом сеансе длиной на весь день, но не будет ходить на еженедельные встречи. Ей не нужен терапевт, который будет копаться в их проблемах, пока счетчик няни тикает с шагом в пять фунтов стерлингов, поскольку она и так знает, что проблема состоит в том, что у них двое детей, которым меньше гребаных двух лет.

Единственным разовым сеансом на целый день, который смог найти Хэмиш, был групповой семинар. В модуле, посвященном разрешению конфликтов, куратор рассказал, что иногда в разгар спора он или его партнер могут сказать что-то вроде: «Эй, давай устроим тайм-аут! Пошли купим гамбургеры!» Он сказал, что это срабатывает почти во всех случаях, особенно в сочетании с я-утверждениями, и спросил, есть ли у кого-то вопросы.

Ингрид подняла руку и, не дожидаясь, спросила: если, скажем, муж постоянно брюхатит свою жену – мальчиками – и помогает с ними столько же, сколько помогал бы человек, у кого есть тайная вторая семья, а жена за последние четырнадцать месяцев лучше всего проводила время в аппарате МРТ, но мужа больше всего беспокоит то, сколько у его жены ботокса, а не то, что она так отчаянно истощена и несчастна, что все время фантазирует, как ее отправят на еще одну МРТ, и они вечно ссорятся, сработает ли тогда этот прием с гамбургером?

После этого Хэмиш обратился к аудиокнигам по самопомощи.

* * *

Ингрид ушла от него, когда их второму сыну было шесть месяцев. В пятницу вечером она постучала в дверь Дома Представительского Класса, ребенок был с ней, плакал в слинге. Мы с Патриком уже легли спать. Как только она оказалась внутри, то бросила сумку и сказала, что больше так не может. Мы сели на диван, я держала бокал вина, который она попросила меня налить для себя, чтобы она могла выпить большую часть, но при этом чувствовать, что технически она не пила во время грудного вскармливания.

Она сказала мне, что перестала видеть в Хэмише личность.

Теперь она видела в нем только источник вещей для глажки и извращенца, потому что он все еще хотел заниматься с ней сексом. Она была бы счастлива больше никогда не заниматься сексом, а если бы и пришлось, то не с ним. Я слушала, и через некоторое время, пока Ингрид все еще говорила, Патрик вышел из спальни и сказал:

– Меня здесь нет, – и пошел на работу.

Я сказала Ингрид, что она с ребенком может спать в нашей постели.

Она проверила время на своем телефоне.

– Да ничего. Мне пора.

– Куда?

– Домой, – вздохнула она перед тем как встать.

– Но ты только что оттуда ушла.

Она вылила остатки вина в рот и сказала:

– Марта. Как будто я правда брошу Хэмиша. – Она провела рукой по слингу. – Как будто я смогу управиться с этим одна.

– Но ты же сказала, что больше не видишь в нем личность.

– Знаю, но это не повод портить выходные.

Я знала, что она шутит, но не засмеялась.

– На самом деле, – сказала она, – нужно просто пережить следующие сорок лет.

Я велела ей говорить серьезно.

– Ты уходишь от Хэмиша или нет?

Ингрид перестала улыбаться и сказала:

– Нет. Не ухожу. От мужей просто так не уходят, Марта. Только если возникает очень веская причина или если ты наша мать и тебе плевать на всех, кроме себя.

– А если ты несчастна?

– Неважно, что ты несчастна. Это недостаточно веская причина. Если тебе просто скучно, и все как-то сложно, и ты чувствуешь, что больше его не любишь, – это неважно. Вы заключили сделку.

Она встала и завозилась со слингом. Я последовала за ней к двери, и, ожидая, пока я открою, она сказала:

– Я знаю, что для тебя это пустые слова, потому что у тебя нет детей, но лучшее, что мать может сделать для своих детей, – это любить их отца.

Это прозвучало так непохоже на мою сестру, что я спросила ее, чьи это слова.

– Мои.

– Да, но кто тебе их сказал?

– Уинсом.

Я спросила:

– Когда ты разговаривала с Уинсом?

Мы недоверчиво посмотрели друг на друга. Как правило, я разговаривала с тетей один раз в апреле, когда она звонила, чтобы обсудить приготовления к Рождеству, и еще раз – за две недели до Рождества, когда она звонила, чтобы еще раз проговорить их.

Ингрид, прищурившись, сказала:

– А что, я разговариваю с ней примерно по пятьдесят раз в день. И это когда она не у меня дома: складывает белье, печет пастушьи пироги и делает все остальные штуки, которыми должна бы заниматься моя собственная мать, но она их не делает, потому что слишком занята созданием всякого дерьма из вилок.